— Да, я знаю. И до сих пор верила им. Но чем больше я думаю над этим, чем больше размышляю над своими снами… — Дженни потерла шею, прикрытую светло-русыми волосами. — Не знаю…

Дотти не спорила. Не по годам мудрая, она была идеальной слушательницей и умела успокаивать Дженни с первой минуты их знакомства. Это случилось, когда Дженни с красными от постоянного недосыпания глазами случайно наткнулась на кафе, вошла, села за этот столик, попросила принести ей чашку какао и тут же дала волю слезам.

Именно Дотти тогда поддержала ее, отвела в комнату, где отдыхали служащие, и выслушала ее горькую исповедь. Когда Дженни наконец выговорилась и собралась домой, на душе у нее стало не в пример легче. С этого и началась их несколько странная, но крепнущая день ото дня дружба. Дженни привыкла приходить к «Большому Бобу» в те часы, когда Дотти работала в ночную смену.

— Выкладывай остальное, — сказала рыжеволосая коротышка, — все равно ведь без этого не уснешь.

Дженни выпрямилась в кресле и оказалась на полголовы выше своей низкорослой приятельницы.

— Ладно. По правде говоря, я не верю, что все еще испытываю последствия душевной травмы. Да, я тоскую по Биллу. Но ведь я больше не плачу, не чувствую себя брошенной и бессильной справиться с горем. В глубине души я знаю, что уже пережила смерть Билла. Если бы не эти ужасные сны и постоянное недосыпание, я могла бы жить как все нормальные люди.

— Им никогда не найти тех, кто убил Билла. Может быть, причина именно в этом?

Дженни покачала головой.

— Не думаю. Да, мне бы хотелось, чтобы восторжествовала справедливость, но я знаю, что хочу слишком многого. И даже если бы и не знала, то у меня достаточно здравого смысла, чтобы понять: от меня здесь ничего не зависит. Похоже, я давно смирилась с этим.

— Слушай, а с родителями своими ты не говорила?

— Ты же их знаешь… — Родители любили ее, но были чересчур заботливы. Отец считал всех психиатров бандой мошенников, а волнение матери за дочь было излишне мелочным и суетливым. Этого было достаточно, чтобы не надоедать им своими жалобами на то, что Дженни становится все хуже.

— А что говорит Говард? — Говард Маккормик был партнером Билла в фирме, занимавшейся вычислительной техникой.

— Говард был не в восторге, когда я в первый раз обратилась к психиатру.

— Значит, он думает, что эти визиты тебе не помогут?

— К сожалению, да. Впрочем, мы не так уж много говорили об этом.

— Но ведь ты в последнее время часто видишься с ним.

— Говард — очень хороший друг.

— Предпочитаешь считать его своим другом? Сдается, одной дружбы ему будет мало.

Дженни подняла чашку и осторожно подула на горячий шоколад.

— Рановато думать о таких вещах. Может быть, со временем… Сама не знаю.

— Так ты рассказывала о своих снах… — напомнила Дотти, чувствуя, что за этим что-то кроется. Она работала здесь уже десять лет — с тех самых пор, как ее муж сбежал со стриптизершей, оставив жене кучу неоплаченных счетов и трехлетнюю дочь. В свои тридцать девять лет Дотти Маршалл научилась неплохо разбираться в людях. Дженни преклонялась перед ее проницательностью и практической жилкой.

Молодая женщина сделала глоток шоколада, пытаясь подыскать нужные слова.

— Честно говоря, я не уверена, что все еще переживаю из-за смерти Билла. Во всяком случае, руку на отсечение не дала бы. Просто чувствую, что меня что-то гнетет. В последнее время я все больше и больше убеждаюсь, что мои сны не имеют никакого отношения к убийству Билла. — Дотти подняла глаза и приготовилась к спору, но Дженни не дала ей открыть рта. — Я вовсе не хочу сказать, что его смерть тут абсолютно ни при чем. Конечно, она послужила своеобразным толчком, но не только она одна. Я не верю, что все дело в убийстве. Похоже, тут есть что-то другое, и это далеко не так просто, как может показаться на первый взгляд.

— Если это так, то сны могут оказаться ключом к тайне. Вероятно, со временем они подскажут тебе ответ.

Дженни задумалась:

— Вероятно. Боюсь, ты права. Значит, они будут продолжаться, пока я не пойму подсказку. — Она оглянулась и посмотрела в окно. Тени от колеблющихся на ветру веток эвкалипта метались по запотевшим стеклам. — Но они означают что-то ужасное, — продолжила Дженни, — что-то жестокое, свирепое и безобразное! Молю Бога лишь о том, чтобы это не было…

— Чем?

— Тем, что сидит глубоко внутри меня. Частью моего существа.

— Немедленно прекрати, Дженни Остин! Ты одна из самых красивых, самых милых женщин, которых я знаю. Внутри тебя нет ничего безобразного. Если в этих снах есть какая-то загадка, рано или поздно ты поймешь, что они значат, и перестанешь о них думать.

Дженни попыталась улыбнуться, но улыбка получилась натянутой и неискренней. Она потянулась и пожала подруге руку.

— Ах, Дотти, как бы мне хотелось, чтобы ты оказалась права! Честное слово…

Когда она ушла из кафе и вернулась домой, начинал брезжить рассвет. При дневном свете Дженни спала без опаски. Она припарковала машину и вошла в гостиную. На диване лежала большая, связанная ее бабушкой кремовая афганская шаль с персиковыми узорами. Дженни нырнула под нее и покрепче закуталась.