– Ну, в тебе-то души не больше, чем вот в том чертовом булыжнике.

– Мой старик боится духов, - доверительно сказал Альберт, - он ни за что не хотел бы встретиться с духом лицом к лицу.

– Пошел ты к черту, - громко сказал Цыган,

– Я вот о чем, - продолжал Альберт.
– Ведь когда человек умирает, душа вылетает из него как дым. Вот так, понимаешь.
– Он помахал рукой, изображая полет мотылька.

– Я в это не верю, - сказал я.

– Откуда же тогда произошел человек?

– Когда-то давно землю населяли первобытные существа, - стал объяснять я.
– Жили они в пещерах и были покрыты волосами. Изображения таких существ найдены на стенах пещер на севере Испании. Они охотились, убивали животных и питались ими. Вот из них-то мы постепенно и развились.

– Слыхал я это - насчет происхождения от обезьяны, да только я этому не верю, - возразил Альберт.
– Опять же - Адам и Ева. Ведь их-то ты не можешь сбросить со счета?

– Конечно, могу, - отвечал я.
– Это просто такая аллегория.

– Такая - что?
– Аллегория.

– Наплевать мне на все мудреные слова. Как ни называй Адама и Еву, все ж таки человек произошел от них.

– Да не было их вовсе, - стоял я на своем.

– Хорошо. Допустим - не было. А для чего мы, например, живем?

– Это зависит от нас самих. К примеру, я должен решить, для чего я живу, - чтобы отнять у тебя твои часы или чтобы отдать тебе свои.

– Валяй дальше, - воскликнул он, улыбаясь.
– Что же ты решил?

– Не торопись. Это еще не все. Может, я решу дать тебе за часы пять шиллингов и еще обещаю, что стану говорить, который час, каждый раз, как ты захочешь узнать время.

– Понятно. А как быть с моим стариком? Он ведь тоже хочет знать, который час. Он всегда спрашивает у меня. А у меня не будет часов, они будут у тебя.

– Верно. За шиллинг я и ему буду говорить, который час. Я захвачу монополию на часы и каждому, кто за пять шиллингов отдаст мне свои часы, буду отвечать, который час. Я построю башню и с ее верхушки буду выкликать время. А потом люди, у которых много денег, начнут платить мне, чтоб я говорил неверное время - для того, чтоб парни, которые на них работают, не знали, когда пора шабашить. В конце концов никто не будет знать верного времени.

– Но, между прочим, к вечеру ведь темнеет, - заметил Альберт.
– По солнцу можно сообразить.

– Верно. Когда я стану объявлять полдень в полночь - люди меня наконец раскусят. Они объявят мне войну, а я заряжу пушки часами и стану стрелять в тех, у кого отобрал эти часы. И, может быть, убью тебя твоими же часами.

– Значит, для этого мы и живем?

– Нет, этого я не говорил.

– Тогда для чего же?

– Я хотел бы, чтоб у каждого были свои часы, и чтобы все люди знали верное время, - сказал я.
– Тогда не из-за чего было бы затевать войны.

Альберт поковырял землю палочкой, улыбка слегка тронула его губы; он взглянул на меня:

– Думаешь, я не понял, куда ты клонишь?

– Ты прекрасно все понял.

Он сидел на корточках, подтянув колени к подбородку, как сидят аборигены. Пододвинувшись ко мне поближе, все также на корточках, он протянул руку и похлопал меня по груди. Глаза его озорно - как у мальчишки заблестели.

– Знаешь, я как раз посмотрел на твои часы, - сказал он.
– Они отстают на пять минут.

И, откинув голову назад, беззвучно засмеялся. Потом он сказал:

– Мой старик считает, что человек только после тридцати лет начинает разбираться в жизни. А ты как думаешь?

– По-моему, он не прав. Если бы он был прав, мы с тобой оба ни в чем бы не разбирались. А сколько лет ему самому?

– Выходит, ты один из тех, кто у каждого спрашивает: сколько вам лет?

– Что ты хочешь этим сказать?

– Мой старик считает, что возраст тела и возраст души человека - вещи разные. Люди, которые судят на возрасту тела, обычно относятся к другим свысока. И ты лучше не спрашивай моего старика, сколько ему лет, он этого не любит.

– Ладно, - согласился я и спросил: - Он что, был гипнотизером? Я прочел это на фургоне.

– Ну это когда он в расцвете был. Да он сам тебе лучше расскажет. Эй, отец, - позвал он.
– Иди, расскажи Алану, как ты заставлял меня глотать свечи.

Цыган кинул одеяние прорицателя в палатку и подошел к нам.

– Свечи делались из воска и сахарной глазури, - пояснил он.
– Мы вставляли в них фитиль и зажигали с одного конца.

– На вкус они были не так уж плохи, - заметил Альберт.
– Я и сейчас согласился бы сжевать парочку. Может, состряпаешь несколько штук завтра, а, отец? А вечерком у костра мы бы их пожевали.