– Ну, старик, и везет же мне! Такой сегодня денек... Смотри, сразу четыре штуки, и совсем, если разобраться, по дешевке... В Москве одна стоит столько, как здесь - все четыре.

– Пошел ты со своими иконами, дай спать!
– пробубнил спросонья Аркадий.

И Аверя понял: сейчас самая пора прийти за своим Георгием.

Он отполз в сторонку и громко, преувеличенно громко стуча полуботинками, подошел к палатке и твердо спросил:

– Можно?

– Аверя? Тебе чего?
– Лев, видно, уже знал о цели его прихода, потому что голос его нельзя было назвать ласковым. Тут же он добавил: - Значит, это ты донес на меня, ты? И молчал?

– Не я!
– в пылу, сам не зная, зачем врет, крикнул Аверя.
– Кто вам сказал, что я? Не я!

– Сказали... Зачем пожаловал?

Аверя, вспотевший, с горящими ушами, сбивчиво объяснил.

– Завтра утром приходи, не хочу сейчас рыться в машине. Пока...

Аверя, опять громко стуча полуботинками, отошел и притаился в сторонке, не очень далеко от палатки: ах, как помогали ему жить маленькие книжки из военной библиотечки приключений!

Минут десять палатка молчала, потом послышался негромкий голос Льва он тоже, видно, читал эти книги и говорил так, что ничего нельзя было разобрать. Зато Аркадий проявил полное незнание шпионской литературы, потому что совершенно пренебрегал осторожностью и говорил чуть ли не в полный голос:

– А я думал еще с недельку здесь пожить... И, знаешь, все это мне вконец осточертело! Я приехал сюда отдыхать, а не... (Тут Аверя не разобрал.) Чтоб снова ввязался с тобой в поездку...

Лев опять что-то прошептал, но так, что Аверя и слова не расслышал.

Аверя уходил домой поздней ночью, и от горечи и беспокойства, от каких-то новых и неопределенных, очень трудных и непривычных для него мыслей у него прямо разрывалось сердце. Утром он явился на то же место. Огненно-красной палатки и "Москвича" как не бывало. Однако зеленая палатка, в которой жили парни, осталась. Аверя не знал, что делать, и в нерешительности присел неподалеку.

Вдруг из палатки донеслись женские всхлипывания и голос Аркадия:

– Да перестань ты, слышишь? Встречу его в Москве - не поздороваюсь.

– Но зачем было так сразу, - сказала женщина, - и так грубо, хоть бы слова выбирал, он бы не обиделся так...

– Слова?
– с усмешкой произнес Аркадий.
– Проймешь такого словами! Он... он и не понимает, что наделал...

– Куда ж мы теперь с палаткой и всем имуществом? На себе потащим?

Аверя слушал, не стронувшись с места.

– Довольно, - сказал Аркадий, и это слово, и все, что он говорил до этого, так не вязалось с ним, с его вялым лицом и рыхловатой фигурой.
– Я не знаю, как посмотрю в глаза этому мальчишке, ведь он явится скоро... И почему не отдал ему вчера эту икону...

Дверца палатки шевельнулась. Аверя вскочил и со всех ног бросился с пляжа.

Глава 9

ЧЕТВЕРО В МОРЕ

Фима легла спать не поужинав. Да мать и не поставила ничего на кухонный столик. Легла, не раздеваясь, и лежала, уткнувшись в подушку. Такого еще не было. Фима думала, что родители смирились. А значит, нет. Молчали, терпели до поры до времени, ждали... Чего ждали? А может, просто нервы не выдержали...

Конечно, дело не только в этой иконе. Фима перебирала в памяти каждый день и час своей жизни в отцовском доме, вспоминала Артамона; перейти бы к нему...

Она лежала неподвижно, вдавив в подушку лицо, и не плакала, даже не всхлипывала. Ее плечи, руки, щеки, бока не горели, не ныли от ударов, хотя кое-где, наверно, остались синяки. Все это было так мелко и ничтожно по сравнению с тем, что надвигалось на нее, захлестывало, как прибой, поднимало вверх на волну, с которой далеко видно.

Фима вдруг впервые поняла совершенно ясно и отчетливо: в этом доме ей больше делать нечего.

Она не знала, спала ли хоть час. Все-таки к утру она, кажется, уснула и немного поспала. Ее разбудил Локтя. Он стоял возле койки, непривычно серьезный, с насупленными бровками, решительными глазами, и шептал:

– Фим, больше так не будет... Не будет...

– Уйди, - сказала Фима. Ей было неприятно, что кто-то хочет посочувствовать ей; но ведь Локтя и не сочувствовал.
– Останься, - вернула она его.

Встала, причесалась.

– Я больше не буду здесь жить, - сказала она.
– Не хочу.

– А что ж ты будешь делать?

– Поступлю куда-нибудь в техникум. Ведь кончила семилетку.

– Не уходи, Фим, - попросил Локтя, - мне без тебя будет плохо.

Фима посмотрела на него и вздохнула.

Услышала за окнами знакомый говор и выглянула в оконце. За оградой по ерику плыла Маряна со своим отцом.

Отец стоял в колхозной моторке и отталкивался веслом.

Не обращая внимания на мать, копавшуюся в огородике, Фима выскочила на клади и очутилась рядом с лодкой: