В воспоминаниях М. Лемке, маленького военного чиновника, случайного человека в армии, человека абсолютно некомпетентного в военных вопросах, подвергаются несправедливой критике действия всех сотрудников Ставки, кроме Алексеева, действия которого, напротив, превозносятся. Здесь следует сказать о той странной деятельности, которую Лемке проводил в Ставке. Лемке, бывший эсер, будучи причисленным к штабу Верховного Главнокомандующего, как сам признает, для чего-то делал копии всех секретных документов, к которым имел доступ и отправлял их в Петроград, где "хранил их в надежном месте". С какой целью он это делал, Лемке не говорит. При этом совершенно непонятно, по какой причине Алексеев очень ценил Лемке и постоянно в нем нуждался. Более того, во время визитов Николая II в штаб, Лемке находился за ширмой и слышал все, о чем говорил Царь своему начальнику штаба. Ф. Винберг писал: "Лемке пробыл в Ставке 8 месяцев, с 25-го сентября 1915 г. по 2-ое июля 1916 г! Из различных источников в штаб стали доходить сведения о том, что такое представлял собой Лемке. Начальника штаба стали уговаривать с ним расстаться; но он упорствовал. Наконец, генерал Воейков и другие внушительно объяснили генерал-адъютанту, что в штабе Государя Императора нельзя терпеть эсера. [...] Скрепя сердце, пришлось Алексееву расстаться со своей "правой рукой"{434}. 15 июня 1916 года Алексеев подает Николаю II секретную докладную записку с предложением ввести в стране военную диктатуру. Записка была совершенно секретная. Каково же было удивление Алексеева, когда 24-го июня 1916 года Родзянко во время своего визита в Ставку показал ему копию этой записки и спросил: "Верна ли она?" Алексеев "признался, что он, действительно, подал Государю такую записку, но настойчиво добивался, кто передал секретную бумагу? И говорил, что не может он воевать с успехом, когда в управлении нет ни согласованности, ни системы и когда действия на фронте парализуются неурядицей тыла"{435}. Возникает вопрос: при чем здесь "неурядицы тыла", когда ближайший помощник Алексеева имел доступ к секретным документам и делал с них копии, отправляя их в Петроград?

Одной из главных причин, по которой генералы так легко оказались на стороне заговорщиков, были их общие масонские связи. Н.Н. Берберова в своей книге "Люди и ложи" говорит о масонских корнях Алексеева и части генералитета, как об одной из причин их участия в львовско-гучковском заговоре: "Мы знаем теперь, - пишет она, - что генералы Алексеев, Рузский, Крымов, Теплов и, может быть, другие были с помощью Гучкова посвящены в масоны. Они немедленно включились в его "заговорщицкие планы". Все эти люди, как это ни странно, возлагали большие надежды на регентство (при малолетнем царевиче Алексее) великого князя Михаила Александровича, брата царя"{436}.

Как пишет B.C. Брачев, "главную ставку масонские заговорщики делали на армию"{437}.

Осуществлению этого заговора, как считают некоторые, помешала почечная болезнь Алексеева, заставившая его слечь в постель.

Гучков в эмиграции отрицал однозначную поддержку генералитетом его заговора. Он писал, что остается в неуверенности относительно того, "удалось ли бы нам получить участников заговора в лице представителей высшего командного состава, скорее была уверенность, что они бы нас арестовали, если бы мы их посвятили в наш план"{438}. Однако, верить Гучкову на слово нельзя. Он мог, по разным соображениям, не желать освещения темы участия военных в перевороте. Многие факты его отношений с военными, в частности, с Алексеевым, свидетельствуют, скорее, об обратном.

14 февраля 1916 года Гучков пишет письмо Алексееву, в котором просит принять его помощника А.И. Коновалова, для того, чтобы "сделать доклад о всех сторонах деятельности Центрального военно-промышленного комитета и получить важные для комитета ваши указания". Последняя фраза от такого известного лица, как Гучков, об "указаниях" не могла не польстить Алексееву. Так был сделан первый пробный шар со стороны Гучкова на возможность контактов с Алексеевым. Алексеев этот шар принял. Теперь заговорщики могли начинать тихонько подводить генерала Алексеева к нужным им действиям. Начинается переписка сначала между Алексеевым и Родзянко, в котором Алексеев жалуется, что в армии все плохо, а затем между Алексеевым и Гучковым.

Императрица узнала об этой переписке и написала Царю в Ставку 18 сентября 1916 года: "Теперь идет переписка между Алексеевым и этим негодяем Гучковым, и он пичкает его всякими гнусностями, предупреди его, тот такой умный негодяй"{439}. Для Государя это было полной неожиданностью. Он пишет в ответном письме: "Откуда ты знаешь, что Гучков переписывается с Алексеевым? Я никогда раньше не слыхал об этом"{440}. Николай II вызвал к себе Алексеева и спросил его, переписывается ли он с Гучковым? Алексеев сказал Царю, что "нет, не переписывается". Но Гучков сам предал огласке свое письмо Алексееву. "Очевидно, Гучков решил пустить в ход письмо от 15 августа, не спрашивая согласия Алексеева, чтобы заставить его действовать. Это, несомненно, поставило Алексеева в невыносимое, с моральной точки зрения, положение, и его замешательство должно было ужаснуть Государя. Вполне возможно, что ухудшение здоровья Алексеева и его отъезд в Крым в ноябре 1916 года объяснялись, во всяком случае отчасти, моральным перенапряжением, испытанным в результате этого инцидента. Должно быть, те же причины определили его поведение в момент отречения 1-го и 2-го марта 1917 года", пишет Г.М. Катков{441}.

Главной целью Гучкова было убедить Алексеева в необходимости "Ответственного министерства" и в том, что без него страну ожидает полный крах, и тем самым втянуть его в свой заговор против Николая II. В своих письмах Гучков всячески поносит главу Императорского правительства Б.В. Штюрмера и обвиняет его в измене. Цель ясна: убедить Алексеева в необходимости заменить "изменника" и "ставленника Распутина" на "прогрессивного патриота". Подобных писем было несколько, так как Штюрмер докладывал Императору: "Гучков рассылает, а также представил генералу Алексееву письма с противоречащим истине изложением моего отношения к вопросу о премировании заводов, работающих на оборону. Письмо же на мое имя генерала Алексеева, признающего, что тайное толкование есть результат досадного недоразумения, остается неопубликованным. При таких условиях, обвинение мое должно быть признано опровергнутым и восстановить истину может только один генерал Алексеев, который, однако, этого не делает"{442}.

Между тем, возможно, Алексеев страшился создавшегося положения и, по свойству своей натуры, мог колебаться, сомневаться и даже пытаться отказаться от своего участия в заговоре. Его отъезд в Крым похож на бегство. Перед отъездом Алексеев передал исполнение своих обязанностей генералу , В.И. Гурко. В ходе этой передачи два генерала вели долгий разговор друг с другом. "О чем они говорили с глазу на глаз, - писал адмирал Бубнов, - при передаче должности останется навсегда тайной, которую они оба унесли в могилу. Но факт тот, что с назначением Гурко появились, неизвестно откуда взявшиеся слухи, что он, если ему не удастся повлиять на Государя, примет против него какие-то решительные меры"{443}.

Связи Гучкова и Алексеева не прекращаются и в Крыму. А.И. Деникин пишет: "В Севастополь к больному Алексееву приехали представители некоторых думских и общественных кругов. Они совершенно откровенно заявили, что назревает переворот. Как отнесется к этому страна, они знают. Но какое впечатление произведет переворот на фронте, они учесть не могут. Просили совета. Алексеев в самой категорической форме указал на недопустимость каких бы то ни было государственных потрясений во время войны, на смертельную угрозу фронту, который, по его пессимистическому выражению "и так не слишком прочно держится", и просил во имя сохранения армии не делать этого шага. Представители уехали, обещав принять меры к предотвращению готовившегося государственного переворота. Не знаю, какие данные имел Михаил Васильевич, но он уверял впоследствии, что те же представители вслед за ним посетили Брусилова и Рузского и, получив от них ответ противоположного свойства, изменили свое первоначальное решение"{444}.