я загрезил у окна.

В длинном платье изумрудном,

вдоль дубравы, на коне

в серых яблоках, ты плавно

проскакала при луне.

Встал я, гончую окликнул,

вывел лучшего коня,

рыскал, рыскал по дубраве,

спотыкаясь и звеня;

и всего-то только видел,

что под трефовой листвой

жемчуговые подковы,

оброненные луной.

1917-1922

x x x

Я думаю о ней, о девочке, о дальней,

и вижу белую кувшинку на реке,

и реющих стрижей, и в сломанной купальне

стрекозку на доске.

Там, там встречались мы и весело оттуда

пускались странствовать по шепчущим лесам,

где луч в зеленой мгле являл за чудом чудо,

блистая по листам.

Мы шарили во всех сокровищницах Божьих;

мы в ивовом кусте отыскивали с ней

то лаковых жучков, то гусениц, похожих

на шахматных коней.

И ведали мы все тропинки дорогие,

и всем березонькам давали имена,

и младшую из них мы назвали: Мария

святая Белизна.

О Боже! Я готов за вечными стенами

неисчислимые страданья восприять,

но дай нам, дай нам вновь под теми деревцами

хоть миг, да постоять.

1917-1922

Перо

Зелененьким юрким внучатам

наказывал леший в бору:

"По черным ветвям, по зубчатым,

жар-птица порхнет ввечеру;

поймайте ее, лешенечки,

и клетку из лунных лучей

возьмите у ключницы-ночки,

да так, чтоб не видел Кощей.

Далече от чащи брусничной

умчите добычу свою,

найдете вы домик кирпичный

в заморском, туманном краю.

Оставьте ее на пороге:

там кроткий изгнанник живет,

любил он лесные дороги

и вольный зеленый народ".

Так дедушка-леший на ели

шушукал, и вот ввечеру,

как струны, стволы зазвенели,

и что-то мелькнуло в бору.

Маячило, билось, блестело.

Заохал, нахохлился дед...

Родимые, знать, улетела

жар-птица из пестрых тенет.

Но утром, как пламя живое,

на пыльном пороге моем

лежало перо огневое

с цветным удлиненным глазком.

Ну что ж, и за этот подарок

спасибо, лесные друзья.

Я беден, и день мой неярок,

и как же обрадован я.

7 июня 1921, Кембридж

x x x

Мы столпились в туманной церковенке,

вспоминали, молились и плакали,

как нечаянно двери бесшумные

распахнулись, и тенью лазоревой

ты вошла, о весна милосердная!

Разогнулись колена покорные,

прояснились глаза углубленные...

Что за чудо случилось отрадное!

Заливаются птицы на клиросе,

плещут воды живые под сводами,

вдаль по ризам колеблются радуги,

и не свечи мы держим, а ландыши,

влажной зеленью веет - не ладаном,

и, расставя ладони лучистые,

окруженная сумраком радостным,

на иконе Весна улыбается.

x x x

Моей матери

Людям ты скажешь: настало.

Завтра я в путь соберусь.

(Голуби. Двор постоялый.

Ржавая вывеска: Русь.)

Скажешь ты Богу: я дома.

(Кладбище. Мост. Поворот.)

Будет старик незнакомый

вместо дубка у ворот.

3 мая 1920, Кембридж

Русь

Пока в тумане странных дней

еще грядущего не видно,

пока здесь говорят о ней

красноречиво и обидно

сторонкой, молча проберусь

и, уповая неизменно,

мою неведомую Русь

пойду отыскивать смиренно,

по черным сказочным лесам,

вдоль рек да по болотам сонным,

по темным пашням, к небесам

бесплодной грудью обращенным.

Так побываю я везде,

в деревню каждую войду я...

Где ж цель заветная, о, где

непостижимую - найду я?

В лесу ли - сумраком глухим

сырого ельника сокрытой

нагой, разбойником лихим

поруганною и убитой?