Не такой встречи ждала Ольга. Но самое обидное, чего она себе никогда не простит, заключалось не в этом: Ольга поняла, что отныне она будет еще чаще думать о нем. Она будет всюду слышать его шаги. Он незримо станет ходить рядом с ней. Он придет к ней в дом, сядет напротив, и Ольга будет мысленно говорить с ним. Он заполнит все ее сознание, все ее существо, и она не в силах будет освободиться от этого…

Ольга смотрела вдоль улицы, все ей казалось, как в тумане. Она провела рукой по глазам и с удивлением заметила, что ресницы ее были мокрыми.

Стеша выходила из клуба почти последней. Ей не хотелось снимать звонко шуршащее платье. Она готова была снова и снова повторять слова своей роли. Как жаль, что Пушкин написал такую маленькую драму! Уже все разъехались, разошлись по домам, и донна Анна может одна пройти улицами уснувшей деревни.

«Ну и луна! — Стеша подняла голову. — Может, такие лампы когда-нибудь повиснут над нашими полями. Чудеса, а не жизнь».

Она вынула из рукава маленькое зеркальце и посмотрелась в него. Еще темнели под глазами пятна плохо стертого грима, блестели от вазелина щеки, но что самое обидное — у донны Анны стали видны веснушки. На сцене они были тщательно запудрены.

Стеша смешливо нахмурилась так, что на переносице показались тонкие морщинки, и озорно, по-мальчишечьи прищелкнула языком: «Ничего, проживу и конопатенькой».

Она не заметила, что за ней наблюдает Фрося. Откинув назад белую шляпку, девушка поджидала подругу. Убедившись, что Стеша перестала собой любоваться, Фрося подошла к ней и, вздохнув, сказала:

— Гляжу я на тебя, и зависть меня берет. До чего ж ты завлекательная, Стешка! — Она тронула ее за рукав, пощупала, каков атлас, и продолжала: — Иной раз поглядишь на Антошечкину, девка как девка — ничего особенного. Курносая, скуластая. Хоть бы кудри или косы настоящие были, как у иных девчат: ну, скажем, у Нюры Самохваловой, а то ведь так — видимость одна…

— У самой и таких нет. Каждый день кудри навиваешь, — не выдержала Стеша. — Чего тебе мои косы дались!

— Да я не про то, — Фрося поморщилась и невольно поправила мелкие колечки на лбу. — Глядела я на тебя сегодня и диву давалась! Девчонка наша, полянская, а ведь вон как представляет, даже мне плакать хотелось. Когда ты там говоришь: «Слезы с улыбкою мешаю, как апрель», — до чего горестно становится… Успокаиваю я себя: «Не верь ей. Это Стешка-тараторка, ни в жизнь она никогда не заплачет, она только зубы умеет скалить, вроде меня…»

Стеша недовольно повела бровью.

— А вот и нет, — продолжала Фрося, скорбно смотря на подругу. — Ничего не получается, вижу я одну эту Анну, и больше никого.

Антошечкина улыбнулась. Вот такая критика ей по нраву, особенно от подруги.

Девушки шли рядом. Стеша шагала медленно, придерживая шлейф тяжелого платья. Она уже пожалела, что не переоделась. И как эти «донны» стопудовые юбки носили? На сцене ходишь два шага вперед, два шага назад и никакой тяжести не чувствуешь, а по улице в таком наряде совсем невозможно идти.

«Через плетень не перескочишь», — с усмешкой подумала Стеша, вспомнив свои проделки. Она не хуже любого мальчишки могла перепрыгнуть через изгородь, конечно, если никто не видит.

В тени домов, где сейчас шли девушки, было темно, но все же Стеша каждый раз прижималась к изгороди, заметив впереди блестящие спицы велосипеда.

Она не хотела, чтобы ее увидал кто-либо из ребят. Скажет: «Форсит наша Антошечкина. До утра хвостом пыль подметала».

Фрося вытащила из платочка горстку подсолнухов и протянула их подруге:

— Хочешь?

По привычке Стеша потянулась за ними, но тут же почувствовала, что грызть семечки в таком платье как-то странно. Донна Анна, наверное, этого никогда не делала.

— Подожду, — улыбнувшись этой мысли, сказала Стеша. — Скоро только одни грецкие орехи будем грызть, а ты мне семечки суешь. Не видала я их, добро такое!

— Насчет орехов тебе Шульгина рассказывала?

— Рассказывала, — с обидой в голосе передразнила Стеша. — Я вместе с ней работаю. У нас уже саженцы ореховые есть. Около бугра с нашей стороны, знаешь, целую рощу разведем. Орехов будет, хоть завались.

— Боюсь, зубы поломаешь, орешек твердый! — хитро прищурившись, сказала Фрося. — Небось, это не подсолнух, — ткнул его в землю, а он и вырос. Дело неизвестное, новое, пока справишься — наплачешься досыта. — А ты у себя в коровнике не ревела прошлый год, когда твоя Зойка захворала? Так что нам, подружка, не привыкать! Будут у нас эти «греческие орехи». Помнишь, зимой к нам профессор приезжал?

— Ну как же.

— Рассказывал про них. Нет, мол, ничего полезнее таких орехов. «Пусть, говорит, — ваши ребятишки в школу на завтрак их берут. Десяток съел — вкусно и здорово». — Стеша проглотила слюну. — Я и сама не прочь их погрызть. Как-то в сельмаг привозили. Мать приходит домой, а меня из-за скорлупы не видать. Вот такая гора, — показала она, — на столе выросла.