Однако совсем иначе воспринял его вопрос Бабкин. Ему показалось, что Димка знает все. Он ехидничает и издевается. Пожалуй, никогда Бабкин не чувствовал себя так скверно, как после встречи с механиком. «Насчет карбюратора Анне Егоровне все-таки доложите», — до сих пор звенел в ушах его насмешливый голос.

Очень самолюбив Бабкин, он не мог примириться с мыслью, что колхозный тракторист поставил его в таксе глупее положение. Ведь он все-таки техник из Центрального института. И вдруг — такая насмешка… Ольга — деревенская девушка, что она может понимать в настоящей науке? Но и она смеялась над ним, когда Бабкин рассказал о фонтане.

«А Димка? — подогревая свою злость, снова подумал о нем Тимофей, ожесточенно выдувая пыль из-под панели аппарата. — Да ведь он тоже как бы с ними заодно… Почему мой дружок спросил о Тетеркине? Откуда он знает, что я сегодня должен был встретиться с ним?»

Бабкину хотелось грубо оборвать Вадима, наговорить ему всяких колкостей… Если он настоящий друг, то зачем так себя ведет? Почему Димка все эти дни остается как бы в стороне, а все шишки валятся на пего, Тимофея?

И вот Бабкин, всегда спокойный и примерный техник из Центрального института, образец выдержки и невозмутимости, сейчас абсолютно вышел из привычного ему душевного равновесия. Он не терял спокойствия и присутствия духа, даже когда остался один в летающей метеолаборатории. После этого случая в институте только и говорили о Бабкине. Ребята, ремесленники с опытного завода, провожали его восхищенными глазами, а девушки перешептывались между собой, глядя ему вслед. Как же, ведь это он — «знаменитый Бабкин»…

Сейчас исчезла солидная невозмутимость отважного техника. Затронуто было его самолюбие. В этом случае Тимофей не мог оставаться спокойным.

Что скажет он тому же парторгу института, если тот даже не специально, а так, к случаю, спросил, нашел ли Бабкин в колхозе друзей. Бабкину нечего сказать… Когда он уедет из Девичьей поляны, то в «клубе на бревнах» девушки будут со смехом вспоминать чудного городского парня: он открыл не существующий фонтан и нашел карбюратор в дизеле.

А Димка? Что ж Димка? Над ним смеяться нечего… Тимофей отбросил кисть, которой чистил аппарат, и взглянул на товарища. Тот совершенно не замечал обиды Бабкина. По-детски приоткрыв рот, Вадим с увлечением занимался куда более интересным делом: он чертил!

На раскрытых страницах тетради техник аккуратно выводил контуры башни электростанции, затем какие-то трубы, идущие по склону холма. Вадим, казалось, совсем забыл о своем вопросе. Он машинально слюнявил карандаш и трудился с таким невозмутимым видом, будто на листе его бумаги рождалось «гениальное изобретение»…

Бабкин презрительно крякнул и чуть ли не носом влез в металлическую коробку радиостанции. В последние дни он часто видел Вадима за дневником. Склонившись над ним, Димка, раскачиваясь, бормотал стихи. «Сегодня редкое прилежание, — подумал Тимофей. — Чертежами занялся. Вот уж совсем на него не похоже! Здесь этот франт окончательно разболтался».

— Не помешаю?

Подняв глаза. Бабкин увидел Васютина. Опираясь на узловатую палку, инструктор райкома дружелюбно посматривал на техников.

Тимофей с удовлетворением отметил, что одежда Васютина полностью совпадает со вкусами его. Бабкина. «Конечно, только так должен одеваться серьезный, уважающий себя человек, — подумал он. — Гимнастерка с белым подворотничком, заправленные в сапоги брюки. Все в точности, как: у меня».

— Садитесь, Никифор Карпович, — предложил Вадим, пододвигая гостю тяжелый железный кожух от аппарата.

— Спасибо.

Прежде чем сесть, Никифор Карпович осторожно вытянул раненую ногу. Опираясь на палку, он вдруг повернулся назад.

— Вот, представляю, — Васютин вытолкнул из-за спины невысокого вихрастого паренька. — Петр Иванович, наш самый главный радист.

Несмотря на свою солидную должность, Петр Иванович оказался тринадцатилетним мальчуганом с непокорными, выгоревшими от солнца вихрами. Его маленький носик, как показалось Вадиму, был удивительно похож на слегка приплюснутую розоватую черешню.

«Главный радист» стоял, наклонив голову и опустив пушистые ресницы. Видимо, Петр Иванович был серьезно смущен столь высокой оценкой положения, которое он занимал в колхозе.

Вадим бесцеремонно рассматривал мальчика. «Ресницы смешные, — подумал он. — Как пушок одуванчика кок-сагыза». Сердитые вихры Петра Ивановича торчали во все стороны. Да и сам он тоже казался взъерошенным, как молодой петушок, приготовившийся к драке. Даже его покрасневшие уши топорщились по-озорному, будто под них поставили распорки.

— Привел я к вам Петушка. Его запросто все так называют, — пояснил Васютин. — Привел за тем, чтобы он рассказал о своей выдумке. Если это дело у него выйдет, то будет польза здешнему колхозу. И не маленькая… Говори, Петушок, не стесняйся…

— Мы в колхозе хотели строить свою метеостанцию, — незаметно приглаживая вихры, начал радист. — Но я все-таки думаю, что она не нужна, если ваша тут стоит.

— Но постой. — перебил его Багрецов, — она же совсем закрытая, что же ты увидишь?