– Кофе, – прохрипел я. – Большую чашку!

Галя укоризненно покачала головой:

– На ночь?

– Какая к черту ночь? – удивился я. – Два дня не был в Интернете!.. А ты чего тут свои порядки наводишь?

– Просто порядок, – отпарировала дочь. – Мама и эту неделю пробудет на даче. Позвонила, чтобы я проверила холодильник. Ты ж с голоду издохнешь, но поленишься добрести до магазина!

Я вздохнул:

– Да, по Интернету булочки пока что только виртуальные.

– А хотелось бы перейти с кухонной, – съязвила дочь, – на духовную пищу?

– Лучше информационную... От духовной слишком прет духовенством.

Загремело, руки затрясло. В пальцах дергалась кофемолка, я засыпаю зерна на глубинных рефлексах без участия разума, а чтобы кофе всегда был одинаково крепким, зерен попросту набиваю под крышку.

Из комнаты вышел зять, остановился на пороге. Рослый, могучий, рано располневший, красивый и осанисто импозантный, как молодой вельможа, взращенный на полноценной пище.

– Я вышел, – сообщил он таким значительным голосом, словно выиграл битву в Персидском заливе. – Засэйвился на шестом лэвэле.

– Неважно, – отмахнулся я. – Для меня это устарело... Я давно прошел даже добавочные миссии.

Комп хитро мигал зеленым глазком. Дочь укоризненно покачала головой. У нее под рукой в джезве забурлила вода, выплескиваясь на плиту, а я, разрываясь между плитой и компом, ничего этим бабам доверить нельзя, щелкнул зихелем, энтерякнул, вошел в дозвон, уже три дня не заглядывал в емэйлик, одновременно запустил лазерный диск с песнями, которые по моему заказу отыскал и сбросил на сидюк знакомый коллекционер. Правда, даже он удивился такой странной подборке. У меня рядом с песней на слова Рубцова о велосипеде стоит о гражданской войне «Дан приказ ему на Запад...», дальше пара украинских казачьих, затем – «Вставай, страна огромная», но я меньше всего угождаю вкусам недоумков, что для дур выглядят эстетами, на моем любимом сидюке песни, которые вызывают в моей душе отклик, от которых щемит в груди, на глаза наворачиваются слезы... и под которые работается особенно хорошо и плодотворно.

«Наверх вы, товарищи, все по местам, – запел сильный суровый голос, – последний парад наступает! Врагу не сдается наш гордый „Варяг“, пощады никто не желает...»

Дочь и зять переглянулись, очень взрослые и солидные люди, правильные и уживающиеся в обществе. Что было в их взглядах, я знал по опыту, даже они пробовали меня перевоспитывать, чтобы жил, никого не шокируя ни взглядами, ни поведением, «как все люди». Отступившись наконец, живут своей жизнью нормальных людей, а я живу жизнью ненормального.

Песню подхватили мужественные голоса, и я ушел из тесной комнатке в другой мир. А ведь это случилось, мелькнуло в голове, совсем недавно. Исторически недавно. Но в Штатах не найти человека, который понял бы этот странный поступок коллективного самоубийства. Да и у нас таких осталось немного...

Подумать только: крейсер находится в безопасности в нейтральном порту. Вдали на рейде маячит эскадра противника. Выйти в открытое море – верная смерть. Но японцы понимают, что русские выйдут, ибо что такое жизнь, она в любом случае скоро кончится, а вот честь...

И русские выходят навстречу гибели. На их корабль обрушивается стальной шквал с двух десятков кораблей, они отвечают из всех орудий, несколько часов идет страшный неравный бой. Раскаленные осколки с грохотом сметают с палубы людей, надстройки, орудия, но из машинных отделений выползают измученные кочегары, бросаются к оставшимся корабельным пушкам, неумело наводят, стреляют, падают убитыми, на их место встают повара, юнги, стреляют, задыхаясь в дыму, ибо весь крейсер охвачен огнем, они стреляют, оскальзываясь в лужах крови и спотыкаясь о погибших друзей, вслед за которыми погибнут и они, принявшие бой со всей японской эскадрой!

И когда уже невозможно стало стрелять из огромных корабельных орудий, а корабль все еще на воде, то уцелевшие бросились к кингстонам и открыли люки, затопив крейсер, ибо вот-вот возьмут на абордаж, в позорный плен...

Их поступок немыслим с точки зрения психологии современного человека, который исповедует принцип американца: выжить любой ценой! Но о «Варяге» сложили песни. Эту, кстати, сложил один немец, и звучала сперва в Германии на немецком. Есть еще и наша, отечественная, но я с детства привык к этой. Немец сумел сказать о поступке русских сурово и просто, даже обыденно, и от этой мужественной обыденности у меня всякий раз щемит в груди, а на глаза наворачиваются слезы.

Кстати, японцы на месте гибели «Варяга» отдают честь как погибшим самураям. Доблесть есть доблесть, а вот солдата, спасающего жизнь любой ценой, раньше называли другим словом. Совсем-совсем другим.

Громко и неуместно прозвучал телефонный звонок. Я посмотрел на часы, в такое позднее время вроде бы уже не звонят, разве что кто-то из старых друзей, кому дозволено, поднял трубку:

– Алло?

– Мне Никольского, пожалуйста, – потребовал голос.

Я вздохнул, поинтересовался: