– Дашенька, – проронил я, все еще не отрывая глаз от экрана. – Я тебя люблю... Не ходи ты ни в какие дурные секции... Ты у меня будешь смелой и красивой...

Краем сознания воспринимал, что в прихожей топает, постукивает Хрюка, носится по квартире как угорелая, пыталась стащить меня со стула, но когда я в Интернете, то пусть весь мир рушится, мне лишь бы не расконектилось, наконец, на пороге появились уже обутые зять и дочь, Галя придерживала за плечи Дашеньку.

Все трое, даже Хрюка смотрели с немым укором. Вообще-то я не слишком семейный человек, а когда дети оперились и разлетелись, я не только не докучал им поучениями как жить, но даже не интересовался... или почти не интересовался, как живут и что делают.

Когда человеку не удается реализовать себя, он начинает тиранить детей, чтобы хоть они достигли в жизни чего-то больше, чем он сам. Если и с детьми облом, сейчас детки еще те, то заводит собаку и весь остаток энергии обрушивает на бедную псину, ведь та слушается не в пример деткам, старается, а вот он уже таскает по всем выставкам, надеясь хоть в собаке достичь, суметь, выделиться... Хоть какую-то медальку, и тогда можно рассказывать с гордостью, какая у него элитная собака, какая победительница выставок, и какие судьи наглые, что не дали ей самую высшую медаль, все своим да своим, но все же вынужденно дали эту бронзовую...

У меня с детьми все нормально, с внуками и внучками – тоже, сам тоже реализовался, вон уже в США волосы на себе рвут, так что Хрюка у меня просто мой добрый и преданный четвероногий друг, умный и замечательный, все знает и понимает, но на выставки или дурацкие шоу мы не ходоки.

– Ну, мы пошли, – сообщила дочь. Она чуть приподнялась на цыпочки, чмокнула меня в щеку. – Увидимся через неделю.

– Я тебя люблю, дедушка, – сообщила и Дашенька.

Зять кивнул хмуро:

– Что-то мне почудилось, что видимся редковато... Давно я не слышал занудных нравоучений. А сейчас, когда вы занялись таким странным делом, вы уже почти суфтий... Что я выгадал бы, если бы нацепил на голову, как те сумасшедшие, зеленую повязку?

Я нехотя оторвался от компа:

– Выгадал? Ты можешь погибнуть, пытаясь пронести эту новую веру по миру. Ты можешь.... тебя могут предать близкие, могут оклеветать недруги, ты сам можешь надорваться непосильной ношей... Страшновато? Но ведь в жизни может случиться и самое худшее...

Я умолк, он спросил с недоверием:

– Что?

– Ты в самом деле хочешь это знать?

– Ну...

– Ты можешь закончить вуз, поступить на работу, добиться хорошего жалованья, удачно жениться, жить да поживать – добро наживать, каждое лето ездить в отпуск на юг, куда-нибудь на Мальдивские острова или на Кипр... у тебя будет хорошая квартира, машина, устойчивое положение. И когда придет срок твоей жизни, ты умрешь в счастливом среднестатистическом возрасте обеспеченного европейца, в семьдесят два года... в хорошей больнице под присмотром квалифицированных врачей.

Я говорил размеренно, а он кивал при каждом слове, потом его кивки замедлились, наконец, он только смотрел в упор своими чернющими глазами, спросил после паузы:

– А что здесь ужасного?

– А то, что тебе может быть все равно – какая власть, какой строй, какая вера. Лишь бы тебе было хорошо, а тебе – это значит – твоему желудку, твоим гениталиям. Как будто и нет ничего выше. Ты можешь перестать быть человеком, а превратиться всего лишь в американца.

– Аме... американца?

– Американец – это не нация. Это состояние, когда человек уже не человек, а сытый скот, умеющий работать на компьютере.

Дашенька оттянула собачку замка, щелкнуло, дверь отворилась. Хрюка пыталась протиснуться следом, Галя и Даша старательно запихивали ее обратно. Зять покачал головой, попятился, не сводя с меня непонимающих глаз.

Когда через минуту дверной звонок звякнул снова, я решил было, что все трое вернулись, что-то забыв. Тем более, что Хрюка уже стояла перед дверью и приглашающе виляла обрубком хвоста. Тут же открыл, уже потом вспомнил, что сейчас любой обыватель сперва посмотрит в глазок, трижды переспросит, перепроверит, чужого не впустит, а своего попытает с какой целью и не стоит ли кто там, на лестнице...

За порогом стоял улыбающийся Вадим Богемов, чернобородый и чуть располневший, за ним две девицы, ноги растут от ушей, с ним всегда таскаются девицы. У креативного директора то ли профессия такая, то ли имидж обязывает быть увешанным бабами.

– Виктор Александрович! – закричал он с порога. – Вы какой это диск мне подсунули?

– Заходи, Вадим, – сказал я дружелюбно. – Девушки, заходите. Да не кусается она, не кусается... Хрюка, перестань целоваться, в помаде испачкаешься! У нас не разуваются, это вы бросьте...

Пока они шебаршились в прихожей, я попытался вспомнить, что я сказал тогда... А, у меня Лара Крофт-3 бегает, как и первые две, в одних ботфортах и с двумя пистолетами. Вадим, увидев, обалдел и завопил: как, откуда? Я пожаловался, что мне продали бракованный диск, сам видишь, совсем голая... Наивный креативный директор помчался в магазины и на Горбушку, ездил в Митино и Царицыно, но, понятно, таких бракованных дисков не нашлось. Видно, с таким брачком распродали еще быстрее.

Сейчас Вадима неведомая сила потащила в комнатку с компом, глаза загорелись, у меня на крышке минитауэра желтеет стопка новых дисков, но все же попенял с детской укоризной: