Фрэнк О'Коннор
Венок
Перевод М. Шерешевской
Известие о том, что в дублинской лечебнице умер его друг, отец Девин, ошеломило отца Фогарти. Смерть, как все необратимое, не укладывалась у него в голове. Достав старую фотографию группы семинаристов, он поставил ее на камин и весь вечер смотрел на нее. Умиое, бескровное, словно съежившееся личико Девина выделялось среди остальных, почти такое же, каким оно выглядело в последние годы - разве что на нем не было пенсне. Они с Фогарти росли в захолустном городишке, где отец Девина учительствовал, а мать Фогарти держала лавку. Еще тогда все знали, что Девин самой природой предназначен в священники: такой умный, послушный, благонравный мальчик! К Фогарти это призвание пришло позднее и совершенно неожиданно - не только для окружающих, но и для него самого.
Все эти годы они оставались друзьями, относясь друг к другу с нежностью, когда бывали вместе, критически и не без иронии - когда врозь. Последний год они не виделись. Девину не везло. При старом епископе, Гэллогли, он жил как за каменной стеной, новый же - Лэглен - не взлюбил его. Отчасти по вине самого Девина: он не умел держать язык за зубами. Остроумный, язвительный, Девин говорил о собратьях по профессии, отнюдь не обладавших его дарованиями, все, что приходило на ум. Фогарти вспомнил, что Девин говорил о нем. Делая вид, будто убежден, что Фогарти всегда выступает в какой-то роли, он с наигранной кротостью осведомлялся, с кем на этот раз ему придется иметь дело - Нероном, Наполеоном или Франциском Ассизским.
В памяти всплывало прошлое: случайные вылазки вдвоем, планы каникулярных поездок за границу, которые так и не осуществились; теплое искреннее чувство, столь естественное для Фогарти, поднялось в его душе и, поняв, что на этом свете ему уже никогда не придется выразить его другу, он заплакал. В проявлении чувств Фогарти был прост, как ребенок. В хорошем настроении изобретал немыслимо озорные "штуки", в дурном - днями терзался из-за воображаемых обид, которые так же легко забывал, как внезапно и бурно вспоминал, или же яростно и беспричинно клял себя за собственные недостатки. Он очень удивился бы, узнав, что, несмотря на свои превращения то в Нерона, то в Наполеона, пэ только не утратил, как многие куда более умные люди, способность понимать окружающих, а напротив, с годами развил ее, и теперь, в свои сорок лет, был мудрее и человечнее, чем в двадцать.
И все же необратимое не укладывалось у него в голове. Ему нужно было излить душу, и, за неимением никого лучшего, он позвонил Джексону викарию, с которым Девин тоже дружил. Откровенно говоря, Фогарти недолюбливал Джексона, считая его человеком суетным, циничным, не чуждым карьеризма, и обычно называл самым бранным из имеющихся в его запасе слов - иезуит. Он не раз спрашивал Девина, что тот находит в Джексоне, но из его ответов мало что уразумел.
– На твоем месте я не слишком доверял бы этому молодому Лойоле, бросил он как-то Девину небрежносветским тоном. Но теперь ему было не до светскости.
– Какое ужасное известие. О Девине. Вы ведь знаете?
– сказал он.
– Знаю, - протянул Джексон в своей обычной уклончиво-скрытной манере, словно боясь сказать лишнее даже по такому поводу.
– Счастливый исход для бедняги, надо полагать.
Именно этот тон и доводил Фогарти до белого каления. Точно речь шла о дряхлой болонке, которую отправили к ветеринару.
– Надеюсь, Девин это оценил, - зло буркнул он.
– Я собираюсь в Дублин, чтобы сопровождать гроб. Вы не поедете, надо полагать?
– Не знаю, смогу ли я вырваться, Джерри, - ответил Джексон, и в голосе его послышалось замешательство.
– Я был там всего неделю назад.
– Ну, поеду один, - сказал Фогарти.
– Вы, конечно, не в курсе, отчего он умер?
– Ну, он всегда страдал малокровием, - бросил Джексон непринужденным тоном.
– Ему нужно было как следует заботиться о себе. Правда, старина О'Лири не предоставлял ему для этого много возможностей.
– Это не входило в обязанности О'Лири, - мрачно отрезал Фогарти, по обыкновению не сдерживаясь.
– Что?
– удивился Джексон.
– Да, - добавил он, вновь обретя свой непринужденный тон, - служба не была для Девина синекурой. Сколько раз ему бывало плохо. Последний раз - посредине мессы. Но тогда, конечно, было уже поздно что-нибудь предпринимать. Когда я видел его на прошлой неделе, мне стало ясно - он умирает.
– Вы видели его на прошлой неделе?
– Всего несколько минут. Он уже почти не мог говорить.
Сознание вины снова завладело Фогарти. До него дошло, что Джексон, у которого, как он считал, было столько же чувств, сколько у сенокосилки, все время поддерживал отношения с Девиным и сделал все возможное и невозможное, чтобы повидаться с ним перед смертью, меж тем как он преданный, задушевный друг - потерял его из виду и дал уйти в иной мир, нэ простившись, а теперь упивается своим горем по случаи?
невозвратимой утраты, - Никогда не прощу себе этого, Джим, - сказал он убитым голосом.
– Я даже не знал, что он болен.
– Я хотел бы поехать на похороны, - сказал Джексон.
– Я позвоню вам попозже, если удастся что-нибудь сделать, Ему удалось, и вечером они выехали в Дублин на машине Фогарти, Остановились в старой гостинице в переулке, где все их знали - от коридорных до официантов. Ужинать Джексон повел Фогарти в уютный ресторанчик. От одного вида Джексона в Фогарти вновь пробудилась прежняя неприязнь к нему. Высокий, худощавый, с чинными, осмотрительными манерами, типичными для духовного лица, он превосходно во всем разбирался. Минут десять, не менее, изучал меню и карту вин, а метрдотель угодливо ждал распоряжений, как ждут все метрдотели, когда рассчитывают на обильные чаевые или же трепещут перед клиентом.