Сохатый решил полежать, послушать ночь и подождать очередной парашютный фонарик, чтобы лучше оглядеться... Дождался. В отдалении проглянулось нагромождение чего-то темного, возможно деревня. Нет, топать надо только по целине, по открытому месту. Линии фронта сплошной, наверное, нету, а окопную черноту на голом месте увижу наверняка раньше, нежели меня разглядят. Часовые-то смотрят больше не в тыл, а в другую сторону".

Сидел, отдыхая, грыз сухарь, приноравливаясь к далекому пока освещению... Покончив с сухарем, заел его снегом и пошел не пригибаясь, надеясь, что белое на белом издали не видно, а тени от него фронтовые лампы пока не давали. Обошел деревню. Обогнул, не приближаясь к опушке, лес. Вовремя увидел орудия на огневых позициях. Долго лежал перед какими-то окопами, промерз, пока решился через них перебраться. Двинулся вперед, когда убедился, что они пусты.

Чем ближе становился передний край, тем больше опасностей подстерегало Сохатого, заставляя его напрягаться. Он весь ушел в слух, в зрение и обоняние. Запахи чужой жизни настораживали. Перебегая и переползая в темноте, отлеживаясь и высматривая путь очередного броска под голубоватым мерцанием света ракет, Сохатый все время убеждал себя не торопиться, чтобы не проглядеть какой-нибудь окоп, дзот, охранение или проволоку. Пока ему удавалось быть невидимым и неслышимым. На крайний, совсем уже последний случай в руках нож и пистолет. Если отдавать жизнь, то подороже.

Сохатый уже почти уверовал, что перейдет линию фронта, потому что свой передний край был тих и немцы вели себя спокойно. Светили и постреливали наугад, на всякий случай, для собственной бодрости, чтобы врагу показать, что они не дремлют.

Сохатый заклинал своих, чтобы они сейчас спали, не придумали какой-нибудь поход за "языком" или разведку боем, а то всполошат немцев и переход рухнет. Додумывал и за немцев: они ведь тоже могут полезть за нашим солдатом или офицером, чтобы попытаться узнать что-то, интересующее их. Поднимут шум на чужой стороне - тоже пиши пропало. Кто из них кого перехитрит? А ему надо перехитрить и немцев, чтобы не получить нож в спину или пулю в зад, и своих до поры - лоб под свою пулю тоже подставлять не хочется.

Сохатый выбрался на уровень стрелков ракетами и убедил себя, что он на переднем крае немцев. Приметив чахлый, с голыми ветками, небольшой кустик, осторожно подполз к нему - все какая ни на есть, а тень. В отсвете снега посмотрел на часы: темноты оставалось еще более пяти часов. Время позволяло без спешки присмотреться к жизни в первой траншее врага, к смене часовых, к расположению охранения и секретов, уловить на первый взгляд неприметные мелочи, от которых могла зависеть удача...

Он лежал, затаившись, напряженно вглядываясь в близкую траншею, по которой не торопясь ходил часовой. Иван заметил по часам его маршрут и думал, что, пока немец идет в дальний ее край, он успеет спрятаться в окопе, в его тупике, куда часовой не заходит. Лишь бы там не было землянки или дзота. Надо было рисковать: этот не доходит, а другая смена может выбрать другую ходку - длиннее, и тогда нужный ему "отстойник" пропадет.

Немец вернулся на облюбованное им место поворота и пошел назад.

Сохатый выполз из-за куста и, быстро загребая руками и отталкиваясь от земли коленками, двинулся вперед. Взлетевшая ракета осветила местность, и он почувствовал себя так, как будто его раздели догола на людной улице. Вжавшись в снег, дождался, пока ракета потухнет, и через несколько секунд осторожно сполз в намеченный им угол траншеи. К его счастью, тупик ее оказался нежилым. Сохатый прижался к передней стенке сразу за поворотом и прикинул, в каком месте может показаться часовой, если зайдет сюда. "Как только покажется, в упор два выстрела в грудь: перегороженная нашими телами траншея звук далеко не пустит... Если руки не на автомате, а палец не на спусковом крючке, то стрельбу он не откроет, не успеет". Подумав о вариантах расположения рук и оружия у немца, остановился на том, что на морозе долго в руках железо не удержать.

Принятое решение немного успокоило. Он еще раз внимательно осмотрел местность за глухим концом траншеи, но, как и прежде, ничего подозрительного там не нашел.

"Видимо, повезло: случайно попал на самый фланг взводного или ротного участка обороны".

Послышались шаги, они приближались. Почти не дыша, Иван старался определить расстояние до идущего человека, но тревожный стук сердца мешал: отдавался в ушах.

Шаги замерли совсем рядом. Сохатый, сжавшись в нервную пружину, готовую разжаться в прыжке, слышал только собственную нервную дрожь да неимоверную сухость во рту.

"Уходи, поворачивай назад, - мысленно внушал он часовому.
– В этом твоя и моя жизнь. Если мы встретимся, один из нас умрет".

Вновь послышалось движение. В проеме траншеи потемнело, в лицо Ивану колыхнулся воздух, и он увидел ногу, сделавшую шаг к нему.

"Пора!"

Сохатый резко выпрямился, выбросил в проем траншеи руку и, почувствовав, что она уперлась во что-то живое, выстрелил. Отдачей руку подбросило вверх, но он, догоняя падающее тело, опустил ее и снова нажал на спусковой крючок.

Поглядел поверх убитого часового в дальний конец траншеи и с облегчением выдохнул - ничего и никого не увидел. Снял с убитого автомат, вылез из траншеи в поле, в сторону, где был бруствер.

Отполз метров тридцать, оглянулся: над бруствером никого не было. Сдерживая дыхание, прислушался и уловил чуть слышный гомон: вдалеке разговаривала, наверное, новая смена. Захотелось побыстрее отползти как можно дальше, но он сдерживал себя - резкие движения могли заметить.

Ползти было тяжело. Метров через .тридцать Иван решил, что отполз достаточно и немцы на таком расстоянии его не увидят. Перевернулся на спину и расслабленно разбросил руки в стороны. Наблюдая за стороной врага, отдыхал.