– Чего ж ты не сидела в дыре? Сбежала из дыры?

– Когда это было - тридцать лет назад.

– Какая разница!

– Громадная разница. Ты великолепно понимаешь. Если бы я жила там сейчас...

– Пожалуйста, живи, если хочешь. А я не хочу.

Она опустила голову. Все слова были сказаны в свое время, и всё как об стену горох.

Он сказал с прежней снисходительностью:

– Что мне с тобой делать? Только встретимся, ты сразу со своей агитацией.

Она испугалась, что он уйдет.

– Ну-ну. Расскажи, как живешь. Из твоих писем ничего не видно.

– А какая там жизнь. Лес да снег.

– Общежитие у вас, говорят, приличное.

– Муравейник... Я не в общежитии, на частной квартире. У главбуха, сказал он с усмешечкой, - он бы не сдал, да есть дочка, как не сдать... У них и столуюсь. Ничего кормит дочка...

– Ну, прекрасно, - сказала она с тоской, - значит, в смысле быта все нормально. Товарищи есть?

– Товарищи... Каждый думает - как бы выдвинуться. С одним вроде подружился, излияния его слушал... Изливался, изливался, потом как разнес меня на собрании!

Ни одного слова понятного. Сидят мать и сын, и оба говорят по-русски, а она его не понимает, как будто он свалился с Марса и разговаривает на марсианском языке.

– Может, он разносил за дело?.. И знаешь - я, откровенно говоря, ничего не имею против того, чтобы ты тоже выдвинулся. Что значит в наше время выдвинуться? Заработать уважение общества...

– Опять двадцать пять. Приехал, называется, повидаться с матерью...

Громко позвала автомобильная сирена.

– Это за мной! Я и забыла... Выйди, скажи, что я не поеду... Нет, постой, я сама, ты простудишься без пальто!

Она вышла к водителю, поздравила его с Новым годом и сказала: "Извините, не могу поехать"...

На улице потеплело. Шел снег. Крыша Гениной машины уже побелела. При виде этой машины, стоявшей чуточку накренясь на мостовой, у Дорофеи возникла новая тревога.

– Геня, знаешь что - надо поставить машину во двор.

– Зачем? Ключ у меня.

– Вдруг уведут, тогда что?

– Не уведут. Ворота открывать - целое дело.

– Я открою.

– Да не стоит, мать. Ничего не случится. Я скоро поеду.

– Чья это машина?

– Директорская.

– Он разрешил взять?

– Без разрешения из гаража не выпустят.

– И он знает, что ты уехал за двести километров?

– А какое его дело?

– Если ему завтра понадобится машина?..

– Черт с ним, обойдется "эмкой". Такое хамло, ты бы видела...

Он лежал на ее постели, на покрывале и кружевных накидках, свесив ноги и закинув руки за голову.

– Вот когда шампанское начинает действовать...

– Постлать тебе постель? Разденься и спи. Ты устал.

– Нет, я так...
– пробормотал он.
– Я немножко...

Что-то еще надо сказать, о чем же она забыла ему сказать...

– Да! Геня!

– А?

– Тебя сегодня спрашивал Саша Любимов.

– Сашка? Что ему?

– Не знаю, просто спрашивал... Генечка, у тебя и там все кончено?

Он зевнул.

– Да нет, зачем же. Она - ничего... Беспокоится?

– Должно быть.

– Я сейчас к ней. По крайней мере без... нравоучений...

Он спал.

Она сидела возле него, сцепив пальцы на колене.

В спаленку падал свет из столовой. Полусумрак скрывал то, что было некрасиво в лице Геннадия, - невыразительность, равнодушие, распустившиеся во сне губы, капли пота над верхней губой... Дорофея видела только то, что красиво: прямой профиль и прямую линию бровей под высоким лбом, темно-русые волнистые пряди на подушке и большие веки, за которыми, казалось, скрываются умные и гордые глаза. И, горюя о нем, о его неустроенной жизни, она не могла не любоваться им.

В окраинной ночной тиши еле уловимо - скорее угадываешь ее, чем слышишь, - звучала музыка. У соседей включено радио. Люди празднуют. Праздник по всей родимой земле, музыка в домах и в эфире.

Глава вторая

ТЕМНАЯ ДЕВКА

В анкетах, в графе "социальное происхождение", Дорофея писала: "Крестьянка, середнячка".

"Место рождения: село Сараны".

Это в двенадцати километрах от железной дороги. Теперь там шоссе и ходит автобус, и есть телефон, и лекторий, и трансляция из Москвы и из области, а когда Дорофея была маленькая, даже школы не было. Иной раз вечером - уже темно в избе и велено спать - заиграет на улице гармонь, Дорофея спрыгивала с полатей, босиком перебегала впотьмах через избу, льнула к окошку. Из-за перегородки раздавался окрик матери: