– Что же, ты так уж и видаться со мной не будешь, бросишь меня совершенно?
– говорил полковник, и у него при этом от гнева и огорченья дрожали даже щеки.

– Отчего же не видаться? Точно так же, как и из Демидовского, я каждую вакацию буду ездить к вам.

– Большая разница!.. Большая!..
– возразил полковник, и щеки его продолжали дрожать.
– В Демидовское-то я взял да и послал за тобой своих лошадей, а из Москвы надо деньги, да и большие!

Павел пожал плечами.

– Я вам опять повторяю, - начал он голосом, которым явно хотел показать, что ему скучно даже говорить об этом, - что денег ваших мне нисколько не нужно: оставайтесь с ними и будьте совершенно покойны!

Он знал, что этим ответом сильно уязвит старика.

– Не о деньгах, сударь, тут речь!
– воскликнул он.

– А о чем же?
– возразил в свою очередь Павел.
– Я, кажется, продолжал он грустно-насмешливым голосом, - учился в гимназии, не жалея для этого ни времени, ни здоровья - не за тем, чтобы потом все забыть?

– Что же, в Демидовском так уж разве ничему и учить тебя не будут? возразил полковник с досадой.

– Напротив-с! Там всему будут учить, но вопрос - как? В университете я буду заниматься чем-нибудь определенным и выйду оттуда или медиком, или юристом, или математиком, а из Демидовского - всем и ничем; наконец, в практическом смысле: из лицея я выйду четырнадцатым классом, то есть прапорщиком, а из университета, может быть, десятым, то есть поручиком.

Последнее доказательство, надо полагать, очень поразило полковника, потому что он несколько времени ничего даже не находился возразить против него.

– Но зато ты в Демидовском будешь жить на казне; все-таки под присмотром начальства!
– проговорил он наконец.

Отдача сына на казну, без платы, вряд ли не была для полковника одною из довольно важных причин желания его, чтобы тот поступил в Демидовское.

Павел посмотрел несколько времени отцу в лицо.

– Я прожил ребенком без всякого надзора, - начал он неторопливо, - и то, кажется, не сделал ничего дурного, за что бы вы меня могли укорить.

– Я и не говорю, не говорю!
– поспешно подхватил полковник.

– Так что же вы говорите, я после этого уж и не понимаю! А знаете ли вы то, что в Демидовском студенты имеют единственное развлечение для себя ходить в Семеновский трактир и пить там? Большая разница Москва-с, где превосходный театр, разнообразное общество, множество библиотек, так что, помимо ученья, самая жизнь будет развивать меня, а потому стеснять вам в этом случае волю мою и лишать меня, может быть, счастья всей моей будущей жизни - безбожно и жестоко с вашей стороны!

Проговоря это, Павел встал и ушел. Полковник остался как бы опешенный: его более всего поразило то, что как это сын так умно и складно говорил; первая его мысль была, что все это научил его Еспер Иваныч, но потом он сообразил, что Еспер Иваныч был болен теперь и почти без рассудка. "Неужели это, шельмец, он все сам придумал в голове своей?
– соображал он с удовольствием, а между тем в нем заговорила несколько и совесть его: он по своим средствам совершенно безбедно мог содержать сына в Москве - и только в этом случае не стал бы откладывать и сберегать денег для него же. Так прошел почти целый день. Павел, видимо, дулся на отца и хоть был вежлив с ним, но чрезвычайно холоден. Полковнику наконец стало это невыносимо. Мысли, одна другой чернее, бродили в его голове. "Не отпущу я его, - думал он, - в университет: он в этом Семеновском трактире в самом деле сопьется и, пожалуй, еще хуже что-нибудь над собой сделает!" - Искаженное лицо засеченного солдата мелькало уже перед глазами полковника.

– За что же ты сердишься-то и дуешься?
– прикрикнул он наконец на сына, когда вечером они снова сошлись пить чай.

– Я?
– спросил Павел, как бы не желавший ничего на это отвечать.

– Я?.. Кто же другой, как не ты!..
– повторил полковник.
– Разве про то тебе говорят, что ты в университет идешь, а не в Демидовское!

– А про что же?
– спросил Павел хладнокровно; он хорошо знал своего старикашку-отца.

– А про то, что все один с дяденькой удумал; на, вот, перед самым отъездом, только что не с вороной на хвосте прислал оказать отцу, что едешь в Москву!

– Я никак этого прежде и не мог сказать, никак!
– возразил Павел, пожимая плечами.
– Потому что не знал, как я кончу курс и буду ли иметь право поступить в университет.

– Нет, не то, врешь, не то!..
– возразил полковник, грозя Павлу пальцем, и не хотел, кажется, далее продолжать своей мысли.
– Я жизни, а не то что денег, не пожалею тебе; возьми вон мою голову, руби ее, коли надо она тебе!
– прибавил он почти с всхлипыванием в голосе. Ему очень уж было обидно, что сын как будто бы совсем не понимает его горячей любви.
– Не пятьсот рублей я тебе дам, а тысячу и полторы в год, только не одолжайся ничем дяденьке и изволь возвратить ему его деньги.

– И того не могу сделать, - возразил Павел, опять пожимая плечами, никак не могу себе позволить оскорбить человека, который участвовал и благодетельствовал мне.

– Ну да, как же ведь, благодетель!.. Ему, я думаю, все равно, куда бы ты ни заехал - в Москву ли, в Сибирь ли, в Астрахань ли; а я одними мнениями измучусь, думая, что ты один-одинехонек, с Ванькой-дураком, приедешь в этакой омут, как Москва: по одним улицам-то ходя, заблудишься.

Павел с улыбкою взглянул на отца.

– Вы сами рассказывали, что четырнадцати лет в полк поступили, а не то что в Москву приехали.