Когда Брянцев уже сидел в своем кабинете, к нему ввалился Карыгин. Он был страшен. Багровое, оплывшее лицо, мутные глаза. Он не опирался о палку, — нес в руке, забыв сейчас о ней.

— Хотел бы я знать: вы понимали, что делали? — с ненавистью произнес он, глядя на Брянцева немигающими глазами.

Брянцев не смог сдержать улыбки:

— А вы полагаете, что у меня это по наивности получилось? Конечно, понимал!

Карыгин сжал палку так, что у него хрустнули пальцы, резко повернулся и с неожиданным для него проворством вышел из кабинета.

— Оказывается, быстро ходить умеете! — крикнул ему вдогонку Брянцев.

Не успел Брянцев остыть, как появился Тулупов. Выражение его лица тоже не предвещало ничего хорошего.

— Я вас не узнаю, Алексей Алексеевич…

— Давно? — сдержанно спросил Брянцев. Он не чувствовал себя виноватым перед этим человеком. Он поступил так, как подсказывала ему совесть.

— Сегодня.

— По-моему, это началось раньше. С тех пор как вы стали больше слушать обо мне, чем меня.

— А вы ведите себя так, чтобы о вас не говорили!

— В этом кресле такое исключено. Говорить всегда будут. Кому-то бросил резкое слово, кому-то квартиру не дал, с кого-то добросовестной работы потребовал.

— Вот, вот! Значит, недоброжелателей у вас достаточно. А вы не подумали, что в результате вашего демарша вы можете не попасть в состав партийного комитета? Ивановский попадет, а вы — нет.

Эта мысль действительно не приходила Брянцеву в голову. А ведь может такое случиться. Недовольных директором на заводе всегда больше, чем кем-либо другим, он никогда не соберет ста процентов «за». И если получит хотя бы на один голос меньше, чем Карыгин, финал будет неожиданным: Карыгин войдет в партком, а он, директор завода, нет.

Выражение озабоченности, появившееся в глазах Брянцева, не укрылось от Тулупова. Он был доволен произведенным эффектом.

— Вы, конечно, о себе не подумали, когда подкладывали петарду под Карыгина, — сказал он.

— И вы обо мне не подумали, когда пытались протащить Карыгина.

— Признаюсь, да! Но вам-то чего вожжа под хвост попала?

— У меня отвращение к таким типам с детских лет.

— Алексей Алексеевич, давайте поговорим по душам, — неожиданно миролюбиво предложил Тулупов и уселся в кресло, всем своим видом подчеркивая, что беседа будет продолжительной.

— Охотно. Если у вас есть…

— Душа?

— Если есть такое желание.

— Есть. Кое-что накопилось.

— Вот и зря. Не надо было копить. Появилось что — выкладывайте сразу. Я лично против таких накоплений.

Тон Брянцева не нравился Тулупову. Таким тоном могут разговаривать равный с равным, а он все-таки секретарь райкома… Нет, прав, конечно, Карыгин, что рядовой секретарь парткома с этим директором не справится. Здесь нужен человек волевой, такой, как Карыгин.

— Алексей Алексеевич, почему вы берете на себя смелость меня учить?

— А вы почему? Я все-таки лет на пять — на шесть старше вас. И по партийному стажу старше. И почему вы считаете себя лучшим коммунистом, чем я? Ведь личные качества наши приходят с жизнью, с опытом, а не со стулом, на который нас сажают. Я не говорю о вас. Но часто бывает: посадят человека в кресло — и он уже оракул. Держит себя так, будто сразу и ума ему прибавилось, и знаний, и чутья. Смешно получается: почему-то все считают себя вправе учить директора. Доверяют ему многотысячный коллектив, миллионные средства, а любой инструктор любой организации, даже из финотдела, его поучает.

— Какие у вас ко мне претензии? — спросил Тулупов.

— До сих пор не было никаких. Сегодня появились. Вы применяете неприемлемый метод — нажим. У нас свободно разрешалось добавлять кандидатов к списку, и никаких бед от этого не было. Ни одного сукиного сына ни разу в партком не избрали.

— Что вы знаете о Карыгине? — спросил Тулупов, поняв наконец, что Брянцев действовал так решительно не из мелких соображений, а в силу глубокой убежденности в своей правоте.

— Многое. Но, к сожалению, ничего не могу доказать. Поэтому и не дал формально отвода. А вот в беседе по душам — могу.

И Брянцев стал рассказывать Тулупову о теневых сторонах биографии Карыгина, историю его падения.

Тулупов не усидел на стуле. Встал и слушал, нервно шагая вдоль длинного стола, приставленного к письменному. Он живой, порывистый в движениях, и не научился еще придавать своему лицу непроницаемое выражение, свойственное некоторым многоопытным руководящим работникам. Оно отражало все, что он думал, что переживал, и поэтому нравилось Брянцеву.

— Зря не поставили меня в известность раньше, — упрекнул он Брянцева, когда тот умолк.