– Выпейте, – рука в черном рукаве протянула Ричарду стакан, – это вас успокоит.

– Что это? – переспросил юноша, недоверчиво разглядывая пахнущий чем-то противным отвар.

– Кошачий корень, – пояснила уродина, – он успокаивает.

Делать герцогу Окделлу нечего, кроме как пить всякую дрянь. Ричард брезгливо скривился, и щеки ответили острой болью.

– Я не стану это пить, – юноша решительно поставил стакан на столик.

– Как вам угодно, – женщина равнодушно пожала костлявыми плечами, – но учтите, будет больно.

Дик угрюмо кивнул. Эта боль не шла ни в какое сравнение с тем, что было, когда ему чистили рану на руке, но она унижала. Честные раны мужчину украшают, но такое!

Смоченный чем-то жгучим тампон из корпии коснулся щеки, но Ричард даже не вздрогнул, хотя казалось, что его сунули лицом в костер. Кто же эта вдова? А, кем бы ни была, главное, ей доверяет Катари.

– Монсеньор, теперь вам придется ждать, пока просохнут ваши вещи, а я с вашего разрешения займусь вашим воротником.

– Вы очень любезны. Надеюсь, я смогу отблагодарить вас за вашу помощь.

Час назад Дик бы добавил, что Повелители Скал не забывают оказанных им услуг, но выходка Айрис опозорила всех Окделлов. Святой Алан, сестрица безумна или больна, но разве это остановит сплетников? И что теперь прикажете с этой кошкой делать? Может, выдать ее за Наля? Но кузен при всей своей суетливости и невзрачности хороший человек. Не стоит привязывать его на всю жизнь к гадюке, хотя любовь зла. Что ж, если Реджинальд, зная все, попросит руки Айрис, он ее получит.

Спроси кто виконта Валме о разлуках год назад, Марсель бы с чистой совестью сказал, что, не будь расставаний, он бы повесился. В самом деле, что могло быть хуже родителей или любовниц, от которых нельзя сбежать, да и от приятелей рано или поздно устаешь. Валме знать не знал, что значит кудахтать от беспокойства и сморкаться, глядя в спину уходящим, за что и получил. Кошка-судьба подсунула неунывающему виконту Ворона с его дуэлями, войнами и кардиналами, и понеслось... Муцио, Дерра-Пьяве, Луиджи, маэстро Гроссфихтенбаум, дядюшка Шантэри, прекрасная Франческа, – все они откуда-то выскакивали, отгрызали кусок сердца и пропадали с глаз, но не из головы. И это не говоря об утреннем чудище, паре заплаканных принцесс и заварившем всю кашу герцоге, болтающемся Леворукий знает где.

Виконт потрепал по шее прижившегося у него Бронку и во всеуслышание заявил:

– Найду – убью!

– Марсель, – Чарльз Давенпорт в кожаном варастийском плаще держал под уздцы белолобую Манчу, – кого ты хочешь убить?

– Тебя! – огрызнулся Валме. – Если утонешь, можешь не возвращаться.

– Не паясничай, – Чарльз был серьезней дворового кота, собравшегося лезть в кухонный ларь, – мы не можем знать, когда встретимся и встретимся ли. Я должен убить Джеймса Рокслея и полковника Морена. У тебя тоже есть долги. Кто? Я могу встретить этих людей?

– Можешь, если в зеркало посмотришься. – Ну нет у виконта Валме таких врагов, чтоб из-за них гнать коня через полстраны, а друзья, раздери их кошки, есть, и один как раз в поход собрался. – Ладно, поехали.

Ничего нет глупее проводов. И лицемернее. Хорошо, если есть дело, которое можно обсосать, а если нет? Остается нести всякую чушь о погоде и красотках.

– Адуаны уже ждут, – Чарльз оглянулся на приютивший их дом, – наверное.

Через полчаса Давенпорт уедет, исчезнет, утонет в мокрой степи. В Варасте провожают до последней рогатки, дальше – дурная примета. В Варасте не любят прощаний, их нигде не любят.

– Конечно, ждут. – Еще можно уехать вместе, только что делать Марселю Валме у Лионеля Савиньяка? – У Дьегаррона не забалуешь. Генерал – человек душевный, только вот злить его не надо.

Злить вообще никого не надо, даже Марселя Валме, пусть он и не кэналлиец.

– Мир вам, дети мои!

Епископ Варастийский и Саграннский восседал на могучем гнедом мерине и являл собой воистину великолепное зрелище. Особенно для пешего.

– Что смотрите, чада? – вопросил Его Преосвященство и почесал мизинцем опаленный винным пламенем нос. – Покаяться хотите?

– Не совсем, – Марсель вскочил в седло, отрешаясь от дурных предчувствий и прочей чепухи. Хорошо, что заявился Бонифаций, иначе б они с Чарльзом докатились до завещаний и прощальных приветов, а при епископе не попохоронствуешь. Было в Его Преосвященстве нечто древнее, мощное и веселое, запрещающее думать о смерти и прочей чепухе.

– Ты, сыне, обождешь, – Бонифаций прищурился и ловко перехватил поводья, – не сегодня расстаемся, а приятеля твоего я исповедую. На дорожку, а то непорядок.