– Черт! Это ж среди бела дня!
– Баратынский хотел уже бежать на соседнюю улицу, как вдруг обратил внимание, что стоит в центре небольшой толпы зевак, а перед ним красуется милиционер.

– Видели?!.
– загоревшись, спросил он.

– Что?
– вежливо спросил милиционер.

– Ну, двое летают, дочка главбуха с патлатым этим?

– Где летают, на чем?
– поинтересовался милиционер.

– Над головами, взяли и полетели!
– И Баратынский стал подпрыгивать, показывая, как они летают. Толпа развеселилась. Подъехала, мигая вертушкой, ПМГушка.

– Пройдемте!
– козырнув, милиционер указал на машину.

– Зачем?
– не понял Баратынский.

– Там и разберемся: кто летает, где и зачем?

– А чего разбираться, мне и так ясно, - усмехнулся Баратынский.
– Она либо ведьма, либо я сошел с ума.

Публика загоготала. И только тут до Баратынского дошло: он стоял на мостовой в одних трусах и бутафорской шляпе.

– Вот черт, одеться забыл!
– Баратынский хотел дать деру, но милиционер уже крепко держал его за руку.

"Ну все, влип, - подумал Баратынский.
– Идиот! Надо ж на что купился, а?!."

Он уже садился в машину, когда снова увидел их. Они летели, обнявшись, и, как показалось Баратынскому, целовались.

Они сидели в комнате Петра Иваныча на старом кожаном диване, и Дождь держал ее руку в своей руке.

– Меня стал преследовать запах моря, - говорила она.
– Иду по улице, и почему-то воздух пахнет мидиями и теплым песком... Теперь я вспомнила: от Бальдо все время пахло то луком, то чесноком, то вдруг мускатом, он постоянно болтался на кухне возле поварихи, я уже забыла, как ее звали, Катерина или Куррадина, пышная, теплая, как каравай хлеба. Бальдо вечно к ней приставал, осыпая ее упреками, хотя, кажется, чего упрекать, - каждое утро он, зевая, шел за мной с пузатой сумой всякого съестного: и кусок мяса, и рыба, и сыр, и вино, и хлеб. И все это он съедал враз, отползал в тень и храпел часа четыре. Потом с визгом купался и начинал стонать...

– И мне приходилось загодя покупать для него вторую суму провизии, которую он съедал после купания...

– Нам если доставалось крылышко перепелки или кусок сыра, то это было счастьем!.
– смеялась Лена.

– Если мы вовремя успевали у него выхватить!
– уточнял Дождь.

– А что происходило дома, когда мы приходили!
– продолжала вспоминать она.
– Он просто набрасывался на еду, и его Катерина потом не могла добудиться, чтобы получить толику положенных ей ласк!..

Зазвонил телефон. Лена дернулась, но, вспомнив Чугунова, решила не подходить. Однако телефон не умолкал, и ей пришлось взять трубку. Звонили из райотдела милиции. Лейтенант Луков передал трубку Баратынскому.

– Ленка, это я, Дмитрий Баратынский! Скажи, ты летала сегодня с этим, ну... сама знаешь?!. А?!.

– Летала, - помолчав, сказала Лена.

– Во!
– вдруг дико заорал Баратынский.
– Она летала! А я что говорил! Что и требовалось доказать! Трубку взял Луков.

– Это товарищ Неверующая?
– спросил он.

– Да, - ответила Лена.

– На чем вы летали?
– спросил Луков.

– Ни на чем, просто так...

– Понятно, - усмехнулся Луков.
– Извините за беспокойство, до свидания!..

– До свидания, - сказала Лена и положила трубку.

Вечером у себя дома Баратынский плакал, уткнувшись лицом в пухлые Дусины колени, плакал из-за того, что не помнил ни строчки из "Каменного гостя", все вылетело из-за этого дурацкого происшествия, и он совсем не может играть, не ощущает ничего, пусто все в душе и на сердце.

– Это она, она накаркала!
– в слезах кричал он, тыча пальцем вниз.
– Она, ведьма чертова!

– Да уж какая из нее ведьма? Из Ленки-то?!. Ну, чо ты придумываешь?!. улыбалась Дуся.

– А кто это со мной все проделал?!. Значит, он, летальщик или дьявол, как его там?! Я же чувствовал роль, чувствовал и Верку эту, ну, которая Лауру играет, прямо затискивал, так и горел весь, пылал, был счастлив, как идиот, а сейчас...

– Я этой Верке глаза выцарапаю!
– вдруг оттолкнув его, взвилась Дуська. Я те покажу горение, ты у меня потискаешь, уродина плешивая! На порог больше ДК не взойдешь, вражина, понял?!.

– Ты чего, чего взбеленилась, оглашенная?! Озверела совсем?!. поднимаясь и хлюпая носом, возмутился Баратынский.

– Я те озверею, гад ползучий! Я те покажу Верку-Лаурку!
– И Дуська, схватив поводок Дженни, принялась нахлестывать мужа. Он бегал по комнатам, вопил, собака лаяла, и жизнь продолжалась.

Дождь, Лена и Петр Иваныч, сидя в комнате, играли в лото. Раскрытое окно выходило в сад, цветы яблонь осыпались, и запах кружил им головы. И совсем не чувствовалось жары.

Откуда-то доносились вопли и ругань. Ругались Баратынские, и эта семейная ссора очень кстати вписывалась в тихий вечерок, напоминая о реальной, грубой, но в общем хорошей жизни.