Тогда я полз, делая частые рывки; делал я их, как машина - автоматически. Вперед... вперед... вперед... Ничего вокруг, кроме мокрого снега да грязи не видя, рвался и рвался вперед - а в сердце вспыхивали то обрывки стихотворений, то мгновенье - истерзанное, поблекшее от усталости моей.

Потом уж - не знаю через сколько часов, понял, что сбился от дороги. Что за холодными плевками неба проступают какие-то скрюченные, дрожащие деревца и уж неведомо, где дорога к Вам...

От страха остаться, погибнуть так вот - не увидев вас вновь - от этого стал я судорожно рваться куда-то вперед.

Помню - деревца, сыплющая, леденящая слюна, помню овраги в которые скатывался, а потом выбирался - впиваясь в замерзшую жесткую землю кровоточащими, посиневшими пальцами.

И я бы умер там, а не здесь, записывая эти строки - ибо уже не было сил.

Дух еще рвался вперед, но рвался в мертвом теле. Дух мой был и остается жаждущим свободы орлом заключенным в тесную, все сжимающую клеть, где он уже и крылом не может пошевелить...

Страшно - голова повалилась в снег, и уже не поднимешь - как облако оно замерзшее ледяной горой, да на землю рухнувшее. А в голове то еще беспрерывные порывы: "Вперед! Вперед!" - в голове то еще жажда Вас увидеть. Не приведи бог никому пережить то, что я там пережил, промерзая.

Мой слух, вместе с духом рвущийся из умирающего тела, обострился; и вот, за равномерным гулом небесных плевков, услышал я, вроде, как женщина рыдает...

Вот эти то звуки - эти отчаянные звуки, живым существом издаваемые, эти страдающие завывания придали мне новых сил. Значит кто-то страдал так же, как и я - рыдая. Нам надо было быть вместе, мы должны были друг друга утешить, согреть...

И я пополз - мучительно медленно, как через трясину прорываясь. Я хватался задеревеневшими пальцами за стволы - до хруста сжавши зубы, подтягивался; вновь хватался, вновь и вновь вспоминая Вас - медленно, ох... слишком, слишком медленно приближался к рыдающей...

Но, все же, я дополз. Не знаю, как я выглядел, да и как теперь выгляжу, но наверное, действительно, больше походил на червя, нежели на человека. Лес закончился и предо мной, на возвышенности, стоял простой крестьянский домик, виден был двор... туда вела деревянная лестница, по которой уж и не смог бы я подняться.

Тогда я собрался и крикнул:

– Матушка! Помогите мне!
– так хотел я крикнуть, но знаю, что с губ моих сорвался лишь стон - громкий, хриплый, похожий на вопль демона.

А плач оборвался с этим моим зовом. Я вновь упал головой в снег, но тут услышал приближающиеся быстрые шаги, тоскливый окрик на незнакомом мне языке.

Я смог перевернуться. Предо мной стояла та самая, рыдавшая женщина. Это была дочерь гор. Когда-то, должно быть, она была молодая и красива, легкая, быстрая словно горная козочка, да с черною косой - теперь она стояла предо мной старухой-колдуньей. Высокая, худая настолько, что черная морщинистая кожа, обтягивала лицо и, казалось, что морщины уходят в самые ее кости. Волосы - белые, мокрые - ветер их трепал, как обессилевшие крылья. А нос ее! Одинокий утес - выступающий из бездны боли! И на этом вытянутом, страшном лице - глаза - два огромных черных зрачка, в которых столько боли, что и нельзя в них смотреть без слез, да без чувства, как сердце огненными тисками зажимается. Несмотря на холод - вся одежда ее была - старое, заштопанное, черное платье. Ну а в руках, похожих на истерзанные угловатые ветви - ружье - дуло мне прямо в лицо направлено.

– Рус...
– прошипела она с ненавистью.

И я взмолился!

– Почему же и вы меня ненавидите?
– хрипел я.
– Почему, почему... Да сколько же эта ненависть продолжаться то может...

– Рус.
– повторила она, разглядывая мое лицо - и в ее голосе не было прежней ненависти.

Потом она молвила еще несколько печальных слов на своем языке, перебросила ружье через плечо, схватила меня за руки...

Дальнейшего я не помню, но, когда очнулся, меня поджидала меня новая боль.

Вот описание того места: низкий, из составленный из темных бревен потолок. На бревнах повисли мутные капли, видна была плесень. Тусклый, мерцающий огонек высвечивал сцепления балок, а когда повернул голову то увидел земляные, теряющиеся во мраке стены - так я понял, что нахожусь в подвале. Подвал загроможден был какой-то рухлядь: старые, источающие пыль шкафы, сломанные стулья, и даже рояль. Пахло травами, какими-то горскими настойками, мазями, а еще - кровью.

Когда я попробовал пошевелиться, то понял, что привязан к какому-то лежаку; поднес руки к лицу и вот тут ужас на меня нашел.

Представьте - я лишился правой кисти! Ее просто не было - там, где должны были бы шевелиться пальцы - воздух! Сейчас то, кой-как приспособившись, вывожу каракули левой рукой, тогда же мне не по себе стало. В воспаленном, так долго в боли прибывавшем, так много зверств вобравшим мозгу, тут же стали набухать болезненные образы.

Вспомнился так похожий на лик ведьмы - лик старухи. Это она, мстя, за убитого сына, мужа, еще кого-нибудь - она притащила меня в свой дом, в подвал, привязала и начала свою месть: отрезать по очереди мои органы, подвергать меня пыткам - так я действительно решил, прибывая там в одиночестве.