В феврале 1943 года полк воздушных разведчиков был удостоен звания "Гвардейский". Преклонив колено, мы давали клятву с гордостью пронести врученное нам гвардейское знамя до полного разгрома немецких захватчиков.

ОСТАЛСЯ ОДИН ЭКИПАЖ

Зима 43-го на Валдайской возвышенности была долгой.

Ясная солнечная погода позволяла разведчикам каждый день отправляться глубоко в тыл врага. И вместе с тем голубое безоблачное небо таило много опасностей для одиночных самолетов, вылетавших по-прежнему без прикрытия истребителей. Для нашей третьей эскадрильи наступили самые тяжелые, трагические времена.

Почти каждый день мы недосчитывались боевого экипажа. На втором этаже деревянного дома, где жили летчики, больше не слышно было ни бодрых молодых голосов, ни шуток, ни песен. Старшина эскадрильи собирал немудреные вещи пропавших без вести и отправлял их родным. Неуютно стало в опустевшем доме. И вот пришел момент, когда в строю остался один экипаж и один исправный самолет - мой Пе-3. Бессменно, каждый день в его кабину поднимался Ефим Мелах вместе со штурманом Вячеславом Ящуком. По утрам, когда видавший виды истребитель взмывал в небо и словно растворялся в морозной дымке, мы с нетерпением ждали его возвращения.

Добываемые с большим риском сведения помогали Верховному Главнокомандованию оценивать обстановку на фронтах. Однако осязаемого результата полетов в тыл к немцам воздушные разведчики не ощущали. В сводках Совинформбюро о положении на Северо-Западном фронте уже который день сообщалось об упорных боях в районе Демьянского мешка. Иногда упоминалось об освобождении незнакомых деревень с исконно русскими названиями. Если у механиков эскадрильи и могла возникнуть мысль, что вот-вот вражеская оборона рухнет, то летчикам сверху было видно, как в действительности обстоят дела.

В снегах Валдая в ту студеную зиму вязла наша пехота. Наступление захлебывалось, одно из немногих, предпринятых на этом мало заметном с самого начала войны фронте. А как его ждали разведчики! Ради этого наступления отдали свои жизни лучшие экипажи эскадрильи. Невеселые мысли комэска Малютина перебил скрип двери и голос вошедшего в землянку начальника штаба Кулагина:

–  Что сообщает Мелах? - спросил он.

–  Молчит, - пробурчал капитан под нос. Комэск не спеша поднялся с нар и натянул на плечи меховую куртку-"американку". У него сразу перехватило дыхание, когда он, захлопнув дверь теплой землянки, стал подниматься по вырубленным в снегу ступенькам. Мороз сковывал движения, обжигал кожу. В такую погоду только крайняя необходимость могла заставить покинуть теплое жилище.

В ожидании Мелаха на стоянке собрались эскадрильские техники и механики. Меховые воротники их черных промасленных курток были высоко подняты, а шапки-ушанки туго завязаны под подбородком. Чтобы согреться, некоторые подпрыгивали, похлопывая себя по бокам и плечам. Сколько их! Обычно, когда эскадрилья была полностью укомплектована, все находились у самолетов, занимались послеполетным осмотром, профилактикой или ремонтом. Теперь авиамеханики, кроме одной команды из трех человек, обслуживающей единственный Пе-3, стали "безлошадными". Тут толпились оружейники, электрики, прибористы.

Полетное время Мелаха истекало. Еще мгновение, и в кабине Пе-3 должна вспыхнуть красная сигнальная лампочка: "Бензин на исходе!" А если разведчики погибли? Нет, не может этого быть!

–  Летят! - заорал во все горло Володька Майстров, переполненный гордостью, что первым увидел крадущийся над верхушками сосен самолет-разведчик.

–  Летит! - закричали все, кто находился на снежном бугре.

Силуэт "пешки" из неясной черной точки превращался в быстрокрылую птицу. Затаив дыхание мы ждали того момента, когда летчик бросит машину еще ближе к земле, в бреющий полет, и, оглушив нас ревом моторов, промчится точно над своей стоянкой.

–  Ну я тебе, Мелах, покажу! - махал кулаками Малютин, делая грозный вид. Бреющие полеты строго запрещались. Но мы чувствовали, что капитан бранится, чтобы снять с себя нервное напряжение последних часов.

Вечером, когда я, усталый, вернулся с аэродрома, комэск прислал за мной адъютанта, попросил, чтобы я пришел к нему на квартиру и захватил с собой полковой баян. Гармонист, верно говорят, первый парень на деревне. Приятно, конечно, что тобой гордятся, тебя уважают. Когда же ты не в настроении либо измучен до чертиков, игра не доставляет никакого удовольствия. А надо играть - иначе обидишь людей, у которых праздник. Иной чувствительный гость прослезится от звуков гармошки.

Малютин пуще других мелодий любил вальс "Дунайские волны". Не знаю, что творилось в его душе, но стоило проиграть один раз щемящую сердце мелодию, как крупная слеза появлялась в его слегка навыкате глазах. Он всхлипывал, своими большими руками сжимал мехи баяна, и я останавливался. Так было и в тот вечер. Между нами - капитаном и старшим сержантом - не было расстояния, установленного в армии разницей в звании. Командир эскадрильи иногда делился со мной мыслями, которые стеснялся высказывать при офицерах.