Шрифт:
– Как не узнать? Старый хрыч. Все еще жив?
– Жив бог, жива душа моя.
– Куда это тебя носило?
– Да все по торговым делам.
– Купец!
– Сокрушила меня эта торговля, пропади она совсем. Ничего не стоит. Хозяин-то где ж?
– Вон, порадуйся, на печи лежит дитятко. Налопался, спит.
– Что ж, это ничего. Пройдет. Это не вредно. Ах, намочился! Влетели в канаву, вот по этих мест окунулся. А что, солдату погреться водочки не будет?
– Как не быть.
Солдат выпил и спросил:
– А закуски не полагается?
– Кто ее припасал для тебя, закуску-то! Нешто у нас кабак?
– Ну, ничего, мы языком закусим. Нет, ты слушай, Матвевна, как мы влопались-то, я тебе расскажу. Накось, повесь посушить! Как влопались - в лучшем виде. Я вчерась еще говорю: вы, говорю, у меня, мужики, не дремать. Они лошадей, знаешь это, распустят, и знать ничего не хотят. А я уж тоже твердо знаю их эту мужицкую привычку; кричу им: робята, не отставай, дружней! Потому, тут, упаси господи, всех лошадей перетопишь. А Федюшка подлец, вот он, рыжий-то. Что ты глядишь? У!
– Я это с товаром-то с своим, а он, брат, вон де, за версту отстал; гляжу - дрыхнет. Ах, черт-то вас возьми совсем! Я один и остался. Лошаденку разогнал да так весь, как был, и с потрохом с своим влопался, как черт. Главная причина, очень уж дрыхнуть здоровы. Так спят, так спят, просто ни на что не похоже.
Мужик захохотал.
– Ха-ха-ха! что ты ржешь-то, как кобыла на овес?
– Да. Поработал бы ты с наше; поглядел бы я, как бы ты стал храбриться, - отозвался один мужик.
– Вы молите бога, что не я у вас бурмистром, а то бы я вам показал, как спать.
– Ну, да ладно. Аника-воин! Садись уж! Вона она ложка-то.
– Сесть я сяду, а вас учить надо.
– Выучил такой-то один.
– Такой, да не эдакой. Вот что. С чем же картофь-то у вас, Матвевна?
– Известно, с чем, - с хлебом.
– А масла-то что ж?
– Еще масла. Ишь ты, моду какую выдумал! Картофь с маслом. Модник! Вон мужички не хуже тебя, а с хлебцем покушали.
– Пускай кушали, а я не хочу.
– А ты что за граф за такой?
– Известно, граф.
– Какой такой?
– Брандербурский.
– Какой?
– Брандербурский. Вот те и все тут. А ты не знаешь.
– Не знаю, да и знать не хочу. А ты этих слов за столом у меня не смей говорить. Что ты охальничаешь в самом деле? Старый ты человек, тебе бы богу молиться, а ты озорничать.
– Глупая ты баба! Ничего ты не понимаешь.
– Не понимаю я? Нет, я все понимаю. Бессовестный! Право бессовестный! Кушайте, родимые, на доброе здоровье, - говорила мужикам хозяйка, ставя на стол жареного леща.
– Что ж, масла не дашь?
– Не дам.
– Наплевать, коли так. Подавай мне каши!
– Ну, ты не командуй, - сказала хозяйка. В то же время кто-то постучал в окно.
– Кто там?
– спросила она, подходя к окну.
– Ночевать пущаете, что ль?
– спросил с улицы мужичий голос.
– Пущаем, родимый, пущаем. Много ли вас?
– Один, матушка, пишкавой 1. В городу запоздал. Пустите Христа ради.
– Мы, голубчик, Христа ради не пущаем.
– Да я поплачyсь. Что ж, чай больше семитки 2 за ночлег не положите?
– Ужинать станешь?
– Нет я ужинать не стану. Признаться хлебушка на базаре купил - пожую.
Хозяйка было задумалась.
– Пущать ай нет?
– Пусти!
– сказали мужики.
– Дело народное. Мы к лошадям спать пойдем.
– И то, - сказала хозяйка.
– Акулина, подь, пусти его!
Немного погодя вошел мужик в старом полушубке и в лаптях.
– Хлеб да соль!
– Просим милости, - промычали мужики.
Прохожий постоял молча середь избы, утер рукавом бороду и повесил шапку на гвоздь. Мужики ели леща и исподлобья посматривали на прохожего.
– Дальной?
– спросила хозяйка.
– Фу, дальной, матушка, дальной, - отдувшись, ответил мужик и, отойдя к сторонке, принялся шарить у себя в кармане.
– А пироги с медом будут?
– спросил солдат, обсасывая рыбью голову.
– Ухват вон еще у меня припасен для тебя под печкой.
Солдат засмеялся.
– Это бабье ружье-то? Знаем. Эх, Матвевна!
– Что Матвевна? Я давно Матвевна.
– То-то давно. Давно бы пора тебе понять, дура.
– О, старый шут! Право. Лезь на печку-то скорей.
– Солдат залезет.
– То-то, гляди, сослепу-то еще не попадешь.
– Небось! Солдат попадет, не ошибется.
– Да ну тебя! Греховодник! Уйди!