Шрифт:
– Ну и почему? – машинально спросил Николай.
Разговор ему не нравился. Ему все не нравилось. Из тех отсеков, которые он открыл, никто не выходил. Кое-кто уже отвернулся, потеряв к нему интерес, занялся своими делами. Один выжимал штангу, другой что-то писал за столом. Но большинство продолжало прислушиваться.
– А потому, что если они выживут, то получат свои законные сто тысяч зеленых.
– А если не выживут?
– Тогда эти сто кусков получат их семьи. Понял, сосунок?
– А ты что получишь?
– Что я получу, тебя не касается. Тебе достаточно знать, что завтрашний день ты не переживешь. Мне говорили, что ты легавый? Представляешь, с каким удовольствием я сверну шею легавому?
Он повернулся, словно бы обращался к сочувствующим слушателям, и густо захохотал. Теперь еще больше стало между ними различий. Чему, впрочем, удивляться? Николай как-то, еще в институте, читал, что даже однояйцевые близнецы, воспитанные в разных условиях, хоть и мистически копируют друг у друга основные вехи: болезни, женитьбы, увлечения, – могут стать совершенно разными личностями. Кажется, так. Впрочем, здесь тема с близнецами не звучала: ничего не могло быть общего между ними, кроме случайного сходства.
– Упыря убили, – сообщил он.
Колян пристально посмотрел ему в глаза. Хотел что-то сказать, но промолчал.
– Его взорвали вместе с катером, – пояснил Николай.
Колян ухмыльнулся.
– А мне это зачем знать? Мне-то что?
– Тебя тоже в любом случае убьют. Если ты сейчас уйдешь, можешь спасти свою шкуру. Да и мне хлопот меньше.
– Ишь! Благодетель! Ты забыл о своих корешахлегавых. Меня везде ваши схватят. А за кордоном – Интерпол. Теперь только в Чечне можно отсидеться. А зачем мне Чечня? Завтра прикончу тебя, вот и свобода, и деньги.
– Зря надеешься, – заметил Николай. – А впрочем, дело твое.
Он неторопливо стал подбирать ключ к клетке Коляна, открыл.
– Вольному воля, – сказал он. – Я свое дело сделал. Хочешь – уходи, нет – сиди в клетке, раб.
– Завтра посмотрим, кто из нас раб и кто из нас труп, – пообещал Колян.
Разговор потерял для Николая всякий интерес. Он еще раз огляделся.
– Кто-нибудь передумал оставаться? – громко спросил он.
Никто не отозвался. Николай бросил ключ в ближайшую клетку.
– Черт с вами, гладиаторы хреновы. Оставайтесь.
Тешьте публику. Я пойду.
Он постоял над лежащим без сознания охранником.
– Выходит, зря я его выключил? – посетовал он. – Что у вас здесь за кунсткамера!
Николай покинул эту добровольную тюрьму и без приключений добрался до выхода. Лифтер и его напарник все еще были без сознания. Николай оставил им автоматы, рожки, но пистолет и нож экспроприировал. Особенно нож понравился: тяжелое, толстое лезвие, отличная балансировка – хоть кидай, хоть режь вручную.
Глава 25
ФАВОРИТ
Он поднялся на лифте до первого этажа, вышел.
В холле вестибюля бродили те, кого уже успел утомить праздничный прием. Двери зала были приоткрыты, и оттуда доносилась музыка. Створки выглядели такими тяжелыми, что становилось понятно, почему к ним изнутри приставлены два амбала.
Николай вошел. Зал кишел людьми, музыка заполняла все огромное пространство, пела песню, кажется, Алена Апина, сполохи цветных лазерных взрывов мгновенно пронизывали все вокруг. Он не успел сделать и нескольких шагов, как на него почти упала женщина. Локтем обхватив его за шею, потянулась, быстро поцеловала в щеку и, отпустив, радостно сверкнула глазками. Это была Ленка.
– Ну ты даешь! – весело вскричала она. – Из кандидата в покойники сразу в главные гладиаторы! Ты, наверное, какой-нибудь чемпион Олимпийских игр?
Или чемпион мира? Знала бы, ни за что не согласилась бы участвовать тогда на пляже.
Была она одета в длинное зеленое платье с бесконечным разрезом чуть ли не до талии. При каждом движении длинная ножка становилась еще длиннее и каким-то чудным образом слепила глаза. Вернее, делалось невидимым все, кроме собственной ее прелести.
– Ты куда пропала, крошка? – весело спросил Николай.
– Тоже делаю карьеру. Представляешь, мне удалось подцепить – ты не поверишь! – самого…
Она перешла на шепот и назвала действительно очень известного политика еще горбачевских времен, удивительно солидного и благообразного.
– Врешь! – усомнился Николай. – Он же старенький.
– Тьфу, тьфу, тьфу! – быстро сплюнула она через левое плечо. – Как бы не сглазить. Мне какое дело?
А что пожилой, так это даже лучше: меньше забот, больше благодарности. Ты не поверишь, но он мне уже сделал кое-какие предложения. Если не сорвется, значит, не зря я здесь место пробивала. Жутко вспомнить, чего мне это стоило!