Коротенькое её сиреневое легкое платьице задралось и стали видны тоненькие сиреневые трусики с кружавчиками.

Саньково мужское естество восстало.

Тем более, что он и не подумал, что она обращается не к нему!

Конечно, он хороший, волок её на спине, воды носил, жизнь ей, можно сказать, спас. Кому она была нужна? Остановилось бы сердце и каюк. А трусики шевелились, ножки елозили...

Санек трясущимися руками распоясал джинсы, достал то, чем он гордился, да не сам придумал, - девки говорили, и стянув сиреневые трусики, совершил свое мужское дело вместе с воплем Наташи.

– Ты че? Ты че?
– Разгорячась и ещё не закончив свой труд, бормотал Санек.
– Ну, ты че?

Она рыдала, тряслась, он зажимал ей рот рукой, - и наконец с воплем кончил. А когда вынул гордое свое естество, то увидел, что оно все в кровище...

Вот так! Эта пичуга ещё и нетрахнутой оказалась. Разве мог он подумать, что у Маринки может быть такая подружка? Мать честная, что теперь делать-то? Наташа все висела на ванне, всхлипывая и обращаясь к Шурику, говорила, что ей больно, больно. Она, конечно, не в себе.

Санек выкрутил ей мокрые волосы, обтер растекшуюся краску с лица, так она стала ещё милее и моложе... А уж бледная! Хорошо, что кровь пролилась в основном в ванну, платье оказалось незамаранным, ноги Санек ей отмыл, с пола все стер, ванну горячей водой промыл. Все было чисто, только платьишко на Наташе было мокрое.

Тогда Санек, вздохнув, проложил сухое полотенце под мокрое платье и тихонько приоткрыв дверь из ванной, провел Наташу в комнату, уложил на тахту и, как хорошо поработавший труженик, зхрапел, в уголке на ковре.

На кухне разыгрывалась другая сцена. Там, со знанием дела, стоя, дама (Марина), опиралась на подоконник, кавалер (Шурик), навалясь на нее, трахались.

Шурик проснулся и пошел бродить по квартире, так как в комнате никого не оказалось. Ванная была закрыта изнутри, он пошел на кухню.

Там, у окна, с сигаретой в руке, распахнув прозрачный коро - тенький халатик, стояла хозяйка дома.

Шурик же мужчина! Даже если он совсем слабо соображает после выпитого...

Он пошел на нее, как вамп, расстегивая штаны и бормоча.

Какая прелесть, богиня (это он не забыл. Слова сами выскакива-ли в нужный момент)...

Все свершилось к обоюдному удовольствию, разве что слишком коротко, на что Марина поморщилась, а Шурик сказал, что пьянство не способствует, но что он себя реабилитирует, и очень скоро, потому что Марина - класс.

– А как же Наташечка?
– Спросила Марина.

Шурик покривился, пожал плечами и махнул неопределенно рукой, что, видимо, означало, что то была ерунда, а он привязан теперь к Марине, что и доказал.

Пойду полежу чуть-чуть, а потом...

И он сделал зверское лицо, должное означать страсть.

Придя в комнату, он удивленно заметил, что она вовсе не пуста.

На ковре выводил дикие рулады Санек, а на тахте раскинулась Наташа,разбросав ножки и оголив бедный бледненький животик с кучерявой золотистой грядкой. Трусиков на ней почему-то не было (их выбросил Санек, чтобы скрыть следы преступления).

Быстрое соитие с Мариной, которое как-то плохо помнилось Шурику,однако, возбудило его...

Шурик лег рядом с Наташей и стал шептать разные-всякие, но более осмысленные слова, чем с Мариной.

Он гладил её, целовал, и она ожила.

Увидела над собой Шурика, залилась слезами, обхватила его за шею... И что же? Мог Шурик устоять? Нет.

Он довольно долго любил её, она отвечала как-то слабо, больше слезами (от счастья?) и стонами (от страсти?) и закончил Шурик не так, как с Мариной: он вытянул из кармана чистейший синий платок и утопил в нем своих детей.

Так закончилась вечеринка.

Наташа очнулась рано и в безумном состоянии.

Болела голова, даже не так: она была как нарыв, который вот-вот оторвется, мутило, тянуло рвать, но она сдерживалась.

Во рту было сухо, будто она всю ночь жевала наждак.

И ещё напасть: тянуло внизу живота и саднил передок, как будто бы и там побывал наждак.

О доме она не стала думать, потому что знала, что большего проступка она совершить не могла: не придти ночевать и не позвонить. Хорошо, что она сообразила сказать, что идет не к Марине, а к девочкам в общежитие. Пытаясь приподняться, она поняла, что у неё болит все тело, - каждая косточка.