– Адашевскими, господине!

У Адашева досаду как рукой сняло, и он вошел в город с гордо поднятой головой.

Казанский хан Шиг-Алей ждал Адашева в горнице воеводского дома.

Природа наделила Шиг-Алея на редкость безобразной наружностью. Толстый, с жирным лицом, с редкими трепаными усиками на оттопыренной губе, Шиг-Алей то и дело поворачивал к двери огромное торчащее ухо: не приближается ли московский посол.

Шиг-Алей удобно устроился на мягких подушках и думал, на каких условиях русские посадят его, хана, на дедовский престол. Думал и вспоминал прошлое. А вспомнить ему было что. Побывал он за свою долгую жизнь и на коне и под конем, дважды восходил на казанский престол и дважды бежал из Казани, спасая жизнь.

И вот теперь в третий раз лежит перед ним покорная Казань. Сладко будет мстить недругам!..

Вошел Алексей Адашев. Сопровождающие остались за дверью.

Хан сделал вид, что хочет привстать, и с болезненной гримасой плюхнулся обратно: протянул Адашеву жирную руку с пальцами, украшенными золотыми перстнями:

– Садись, боярин, гостем будешь!

– Еще не боярин!
– улыбнулся польщенный Адашев.

Ловкий татарин предвосхитил его мечту. Самому близкому советнику царя Ивана не хватало только боярского сана, чтобы подняться над толпой ненавистных соперников; но этим саном царь упорно не желал наградить Адашева, несмотря на неоднократные намеки последнего.

– Будешь боярин, это я тебе говорю, царь. Садись на подушки.

– Необык я, Шиг-Алей Алеярович, на полу сидеть, - отговорился Адашев. Я лучше на лавку.

– И я тогда на лавку, - кряхтя, поднялся Шиг-Алей.
– Мне ниже тебя сидеть невместно: я Ахматова рода, я природный царь... Рассказывай, боярин, что есть, чего нет.

– Прислал меня великий государь к тебе, царь Шиг-Алей Алеярович, с милостью. Изволь встать: государевы указы негоже сидя выслушивать.

– Да вот ноги у меня...
– сморщился татарин, но встал.

Адашев, строгий, торжественный, с осанкой, не допускающей даже тени ущерба государевой чести, развернул свиток, протянул Шиг-Алею. Тот поднес к толстым губам печать, подвешенную к царской грамоте, приготовился слушать.

– Жалует тебя, царь Шиг-Алей Алеярович, великий государь всея Руси Казанью-градом с Луговой и Арской стороной131, а Горную сторону тебе, царю, не дает, ибо до челобитья вашего по доброй воле отошла оная от Казани-града и приписана к Свияжскому городу.
– Голос Адашева был сух и резок.

Шиг-Алей такого удара не ожидал: оказалось, что значительная часть его наследственного царства навсегда переходит к Москве. Он сердито уселся на лавку:

– Вон оно как!.. Над чем царствовать буду? Опять половину юрта132 урезали?.. Народ обидится, меня не впустит.

– Вольно вам было черемису теснить, - холодно возразил Адашев. Думали, век она будет вам покоряться? Ну, не печалуйся: Казань - град немалый, окромя того арские чуваши под тобой останутся. А коли не согласен, другого хана сыщем.

Московские дипломаты прошли хорошую школу: умели держать себя.

Шиг-Алей перепугался:

– Ой, зачем другой хан, не надо другой хан! Я хан, я ваш старый друг!

– Все вы друзья до поры до времени, - улыбнулся Адашев, оглаживая курчавую бородку.
– Да, вот еще: приказ тебе от государя Ивана Васильевича первым долгом всех русских полонянников выпустить, чтобы ни один не оставался в ваших поганых лапах!

– Все сделаю, боярин!
– пробормотал Шиг-Алей.

Глава XVIII

ВОЙНА

В августе 1551 года Шиг-Алей вступил в Казань под охраной московских стрельцов. Город встретил хана настороженно. Казанцы не любили Шиг-Алея за корыстолюбие, за жестокость. Казань приуныла.

– Радуйтесь!
– насмешливо говорили гиреевцы Камаю-мурзе.
– Явился выпрошенный вами у Москвы хан, да продлит аллах его царствование на трижды сорок лет!

– Э, зачем так долго!
– усмехался Камай-мурза - Нам не хана надо - нам надо московского наместника. Но от разговоров о халве во рту не станет сладко!..

* * *

Шестьдесят тысяч русских пленников вышли из Казани, но Булата среди них не было. Многие тысячи рабов еще остались в столице ханства, скрытые от глаз русских приставов и дьяков. У казанских богачей немало было тайников, где, прикованные цепями, томились несчастные невольники.

Джафар-мирза не выпустил Булата на волю. Открыть его местопребывание не могли: ни татарская, ни русская власть не смела проникнуть на женскую половину.

Никита знал о выходе русского полона, но напрасно молил управителя об освобождении.