Гриша подумал: а когда сидишь на комбайне, как это назвать предкомбайнствовать? Ну Ганна Афанасьевна, ну старые кадры!

– А что вы скажете, Ганна Афанасьевна, - спросил он, указывая за окно, - в отношении всех этих вокругклумбыседательствующих?

– Да разве вы не знаете? Это же вроде бы агенты от наших сельскохозяйственных ведомств: Первородный от сельхозтехники, Благородный от минвода, Таксебе от нефтесбытснаба, Нисюданитуда от сельхозстроя, Раденький от комбикормсбытснаба, Сладенький от шерстезаготовок.

– Ага. А чего они здесь сидят?

– Ждут.

– Чего?

– Перемен. Боятся прозевать.

– А разве что-нибудь должно меняться?

– А они разделяются: половина сидит возле конторы колхоза, а другая половина - вот здесь.

– Ничего не делают, а только сидят и ждут?

– Не делают? Пойдите спросите их - сколько они вам наговорят!

– И пойду, и спрошу!

Решительности после сегодняшних конфронтации с Пшонем и Жмаком Грише было не занимать. Он вылетел из сельсовета, как древнеславянский бог Перун, готовый греметь, сверкать, карать и испепелять.

– Добрый день, товарищи!
– крикнул он.

– Добрый, добрый, добрый!
– раздалось в ответ.

– Поработали?
– довольно ехидно полюбопытствовал Гриша.

– Да уж куда там!

– Еще как поработали!

– Встали на трудовую вахту!

– Ага, - подытожил Гриша, - встали, говорите, на вахту. Могу вам сообщить, что становиться на вахту возле этой клумбы вряд ли есть смысл. Никуда эта клумба не убежит, и никто ее не украдет. Это мое первое заявление, так сказать, неофициальное. А теперь я сделаю заявление последнее. Если вы считаете, что меня избрали на день или на неделю, как того временного царя для насмешки и оплевывания, то вы глубоко ошибаетесь.

– Вы же вроде полетели?
– несмело выдвинулся вперед всех Интриган.

– Полетел и прилетел.

– А товарищ Жмак заявил, что вас не будет, - наклонил к плечу голову Сладенький.

– Как видите, нет Жмака, а я - перед вами.

– Тогда как же это так?
– надулся Первородный.

– А вот так. Сидеть - хватит, разобщенности - конец, все в единый агрокомплекс, или же я предложу очистить территорию Веселоярского сельсовета! Хлеб-паляница в торбе ниоткуда не возьмется!

Хлеб-паляница для представителей всех заинтересованных ведомств еще кое-как было понятно. Но торба! К чему здесь торба? Что за пережиток? Что за отсталое мышление у этого нового председателя?

Обменявшись взглядами, которые в литературе называются красноречивыми, они, однако, не стали разводить антимоний, докурили каждый свою сигарету, покашляли и похмыкали, а потом рассредоточились по веселоярским углам: определять, где стриженые, а где паленые. Гриша же, проводив их взглядом и пробормотав свое излюбленное: "Вот гадство!" - решил заглянуть в Дом культуры, а если точнее - в сельскую библиотеку, которой заведовала бывшая его одноклассница Тоня, теперь Антонина Ивановна, жена самого директора школы. Когда-то Гриша хотел было влюбиться в Тоню, но испугался: слишком уж она была хороша и языката. Язык как бритва. Подойти к ней еще как-нибудь можно, но что ей скажешь? Вот так, напугав себя, Гриша и завербовался в добровольное рабство к Щусевой Кате, рабство это, как известно, закончилось трагически и еще неизвестно, что было бы с Левенцом, не появись на веселоярских горизонтах Дашунька Порубай.

Но человечество с мудрым смехом смотрит на свое прошлое, не имея никаких намерений возвращаться к нему и повторять ошибки и глупости. Гриша был частицей человечества, к тому же женатой, да еще и занимал официальную должность, но сердце у него в груди все-таки предательски и коварно вздрогнуло, когда он увидел Тоню, красивую и строгую, независимую и неприступную в царстве книг и в мире мудрых мыслей и слов. Гриша даже попятился и зажмурился, чтобы не обжечься и не ослепиться, но должен был проявлять решительность на каждом шагу, поэтому отважно ринулся вперед.

– Что, начальство решило нас проверить?
– без страха встретила его Тоня.

– Какая может быть проверка?
– смутился Гриша.
– Я к тебе, Антонина, за советом.

– Антонина, а почему не Тоня?

– Ну уж если на то пошло, то в школе я тебя называл Тонькой!

– Так называй и дальше так.

– Слушай, Тонька, у тебя в библиотеке книга о гадах может быть?

– Тебе о реакционерах?

– Да нет, о настоящих гадах. Тех, которые ползают.

– О пресмыкающихся? Так бы и сказал. Тебе как, что-нибудь справочное или из художественной литературы?

– Я и сам не знаю. Когда заедают гады, тогда какая литература помогает: справочная или художественная?

– Наверное, и та и другая. Знаешь что, давай я тебе найду все, что есть в словарях, а потом что-нибудь и из художественной.

– Морочу я тебе голову.

– Да какая морока? Это же одна минута!

Она метнулась за стеллажи, возвратилась с целым ворохом словарей и энциклопедий, начала листать страницы перед Гришиными глазами, быстро и умело вычитывала то оттуда, то отсюда.