Загребельный Павел Архипович
Шрифт:
– Да с какой же? Поднять свой уровень.
– Уровень механизатора?
– Точно.
– Вот тут у меня характеристика, подписана председателем колхоза. На вас эта характеристика?
– Если на меня, значит, на меня.
– Тут написано, что вы механизатор.
– Написано - значит, написано.
– Но это не отвечает действительности.
– Да и в самом деле. Написали "механизатор", а надо было: "механизатор широкого профиля". Потому что я - на всех машинах.
– Вы хотите выдать желаемое за действительное.
– Что-то я не пойму...
– Ведь вы теперь не механизатор, а председатель сельсовета.
– Председатель? И уже не механизатор?
– Уже нет.
– А когда начнется вторая жатва, пойдет кукуруза, пойдет свекла, вы думаете, я буду сидеть в кабинете? Я сяду на комбайн!
– Несерьезно, товарищ Левенец.
– Что - несерьезно?
– Председатель сельсовета на комбайне - это несерьезно.
– Слушайте, - воскликнул Гриша.
– Вот я как-то был в Киеве и видел, как заместитель Председателя Совета Министров выходит из государственных дверей, садится в машину, ключик - в замок зажигания, чик-чик и поехал! Это что, по-вашему?
– Несолидно, товарищ Левенец!
– Что несолидно? Что ключик - в зажигание и чик-чик без шофера?
– Несолидно обманывать государство.
– Как это, обманываю?
– аж подскочил от праведного возмущения Гриша.
– Выдаете себя за механизатора, не будучи им.
– Ну, хорошо, пусть сегодня я не механизатор. А когда подавал заявление - был я им или нет?
– Нужно было известить институт, что вы уже не принадлежите к производственной сфере.
– Не принадлежу? А как же Продовольственная программа и единый агрокомплекс?
– Надо еще разобраться, принадлежите ли вы к агрокомплексу.
– А к чему же я принадлежу?
– Спрашивать разрешите мне. Мы имеем заявление о том, что вы нарушили положение о приеме в институт. Заявление подтвердилось.
– Хотел бы я знать, чье это заявление!
– Оно адресовано нам, так что об этом не будем. Речь идет о другом. Вы заслуживаете наказания. Точно так же, как те, кто давал вам фальшивые справки и рекомендации.
– Рекомендацию мне дало общее собрание колхоза!
Недайкаша не слушал Гришу, продолжал свое:
– Ректора мы накажем за то, что допустил вас к экзаменам.
– Не было экзаменов! Только беседа.
Тот так и въелся:
– Какая беседа? С кем?
– Ну, с профессором, с доцентами.
– Накажем и их.
Сколь напрасными могли бы показаться споры философов всех времен о том, есть ли у человека душа или нет. В этом человеке души не нашли бы никакие академии наук. Гриша готов был изрубить его, как капусту, а он спокойненько перечислял, кого надо покарать, кого предупредить. И за что же? Что это происходит на белом свете!
– Мы проверили, - не унимался Недайкаша, - вы не привозили для руководства института ни поросят, ни индеек, ни сала, ни меду - это свидетельствует в вашу пользу.
– Я же приезжал в институт, а не на базар!
– взорвался Гриша.
– Ездят по-всякому. Но к вам в этом плане нет претензий. Мы только делаем вам замечание, указывая на нарушение и аннулируем ваше заявление, поскольку вы нарушили существующее положение.
– Да оно ведь неправильное - вы же сами видите!
– Пока положение существует, его надо выполнять. Изменится положение тогда другое дело.
– И что же мне? Ждать, пока оно изменится? А сколько ждать?
– Этого я вам не могу сказать. Наберитесь терпения.
– Да я набрался его с самого рождения. А особенно - на зимних ремонтах техники. Вы когда-нибудь слышали об этих ремонтах? В нетопленых мастерских, без запчастей и материалов и двенадцать рэ в месяц!
– Поймите меня правильно, - встал, наконец, Недайкаша из-за стола, и Гриша увидел, что он невысокого роста и весьма болезненный на вид, - наш долг придерживаться законов, следить, чтобы не было никаких нарушений. Ваш случай особый, и если бы не это заявление на вас, мы бы не придирались. Но теперь - надо подождать. Думаю, все будет в порядке и со временем можно будет вернуться к этому вопросу...
Тут в духе старинных романов Недайкаша должен был бы воскликнуть: "Я прощаю вас за невольный обман!" - а Гриша в свою очередь: "А я прощаю вас за чрезмерную придирчивость!" - а потом броситься в объятия друг к другу, расцеловаться и заплакать.
Гай-гай, кто же обнимается, целуется и плачет в наш атомный век? К тому же мы знаем, чем кончаются все эти сладкопевные прощения. Разве в бессмертной поэме "Фауст" над несчастной Маргаритой, брошенной в темницу, не звучит голос с неба: "Спасена!" - вопреки безжалостным словам Мефистофеля: "Она обречена!"? А что получается на самом деле? Побеждает не всепрощающий голос неба, а жестокая дьявольская сила. Короче говоря, Гриша мог пожалеть, что надел новые брюки. Необязательно надевать новые брюки только для того, чтобы оказаться в состоянии апории. Зато он теперь убедился в целесообразности мудрого совета Ганны Афанасьевны читать законы и постановления. Чтобы жить счастливо, надо знать то, что твердо установлено. А, как говорил философ, кое-что твердо установлено не потому, что оно само по себе очевидно и убедительно, а потому, что оно удерживается окружающим его.