Медленно поднялись над светлой Невой, как два наклонных утеса, половинки моста. Тяжелый теплоход неслышно скользил между ними, закрывая бледное небо высоким бортом. Откуда пришел этот ночной гость? Из Мурманска, а может быть, из Сингапура?

– Как жалко, Андрюша, что вы не моряк, - сказала девушка, - может быть не поздно пойти в моряки?

Андрей осторожно обнял ее и ничего не ответил. Теплоход прошел. Снова на другом берегу, за широкой Невой, открылись легкие очертания Университета, Кунсткамеры и дворца Меншикова. Андрей и Зоя прошли мимо дворцового моста и оказались на площади, охваченной широким полукольцом Генерального штаба. Зимний был у них за спиной, зеленоватый, вычурный и стройный с силуэтами темных статуй на фоне неба.

Когда они пересекали пустынную площадь, Андрей думал о том, какое счастье жить в этом городе. Лучше его не найдешь! И лучше Зои тоже никого нет.

Незаметно дошли до подъезда Зои. В окне на четвертом этаже горел свет.

– Кто это у вас не спит?
– удивился Андрей.

– Это я забыла погасить, когда бежала к тебе. Все на даче. Она показала плоский ключик от входной двери.

На площадке четвертого этажа Андрей поцеловал Зою. Ночь была необычайно теплой, но она дрожала.

– Тебе холодно?
– спросил он.

Она мотнула головой, протягивая ему ключ. Он понял, и они вошли. Зоя повернула выключатель, но от этого не стало темнее. Ветер с Невы гулял по пустой квартире, шелестел газетами и надувал парусом занавески. Это была первая ночь их любви.

Потом было много других дней и ночей, и даже когда началась война, в комнате на проспекте Майорова ничего не изменилось для Андрея. А теперь Зои нет. Все равно что она умерла. На то и война, чтобы умирали люди.

Зла на Зою он не затаил. Он просто старался не думать ни о ней, ни о других женщинах. Если Зоя - самая добрая, самая лучшая на свете (в ту белую ночь она показалась ему прозрачной) - так просто и грубо отказалась от него, так чего же стоят другие? Вот, например, эта Людмила Шубина. Вокруг нее все топчутся, вывалив языки, а ей того и надо. Завтра же следует обратиться к капитан-лейтенанту. Пусть отправляет ее куда хочет.

Сзади раздался сигнал машины. Земсков посторонился. Мимо него промчалась "эмка" командира дивизиона. Лейтенант успел заметить в ней Арсеньева и Яновского. Он взглянул на часы: "Четверть первого. Куда это они поехали сейчас?"

Мысли лейтенанта немедленно приняли новое направление. Скорым шагом он вернулся в расположение части. Все спали. Земсков обошел свои орудия. Последним было орудие Сомина. Оно находилось на отлете, у края поля за линией каштанов. Сержант спал у самой пушки, на ящиках. Его шинель, сброшенная во сне, валялась рядом. Из большого шалаша доносился разноголосый храп. За стогом сена примостился другой - маленький шалашик, завешенный плащ-палаткой. Земсков наклонился и приподнял ее угол.

В эту душную июльскую ночь Людмила скинула с себя все до нитки. Она спала, вытянувшись на своей шинели. Когда лунный свет хлынул в шалаш, Людмила открыла глаза и встретила растерянный взгляд лейтенанта. Это продолжалось какую-то долю секунды. Земсков быстро выпрямился и пошел прочь.

– Черт знает что! Расположилась, как у себя дома!
– злился Земсков. А, собственно говоря, что в этом плохого? "Нет на свете краше одежи, чем бронза мускулов и свежесть кожи", - вспомнил он и рассмеялся над собственным смущением. Ему стоило, однако, немалых усилий заставить себя думать о чем-нибудь другом. Мысленно он все еще возвращался к шалашу за стогом сена, когда со стороны шоссе послышался шум мотора.

Г Л А В А V

РОСТОВ

1. НАЗАД Я НЕ ПОЙДУ!

"Эмка" командира дивизиона, влетев на полном ходу в станицу, круто затормозила у штаба. Арсеньев вошел в хату:

– Дивизион экстренно к бою и походу изготовить!

Взревели моторы. Бойцы взвода управления грузили в фургон штабное имущество. Весь уют, волей-неволей установившийся за несколько месяцев жизни в станице, ломался стремительно и безжалостно. Матросы засовывали в вещмешки свои нехитрые пожитки. Растрепанные хозяйки, придерживая ворот полотняных рубашек, наспех запихивали в солдатские мешки кусок пирога или шмат сала, чтобы хоть раз вспомнил постоялец о гостеприимной станице Крепкикской, где остались тенистые каштаны, нескошенная пшеница и горячая, хоть мимолетная, женская любовь.

Держа в одной руке полученную в подарок от "невесты" гитару с розовым шелковым бантом, а в другой чемодан лейтенанта Рощина, Валерка Косотруб с помощью Журавлева взобрался на полуторку.

– Живо! Живо!
– кричал из кабины Рощин. Накануне он улегся спать сильно выпивши, но, услышав сигнал боевой тревоги, сунул кудрявую голову в кадушку с водой и теперь готов был мчаться хоть на край света за первым своим орденом или за последней пулей.

Вслед за машиной разведки тронулся весь дивизион. Арсеньев приказал вынуть из чехла флаг. На ходу машины флаг расправился и захлопал, будто под свежим ветром. Николаев, стоявший на подножке машины Дручкова, запрокинул круглую голову и кивнул флагу, как старому знакомому: