Нечего удивляться поэтому, что путь к прежней человеческой жизни был у него отрезан, что люди, даже дикари – братья, – стали его сторониться, что стивадоры и форманы отказывали ему в работе в трюмах, что скорпионы (таможенные надсмотрщики) гнушались его обыскивать и что его не пускали в харчевни.

Тряпка захандрил, глубже ушел в отбросы, перестал вылезать из ящика и по целым дням лежал в нем, надсаживая грудь и горло страшными проклятиями и ругательствами по адресу всего человечества. Он призывал на всех всякие язвы и ночью подымал в ящике, колотясь о стенки его руками, ногами и головой, такой шум, что стражник каждые четверть часа подходил и грозил ему кутузкой…

– Вот, рекомендую, фрукт, ананас! – послышалось однажды над ящиком.

Тот, кто произнес эти слова, был моряк. Круглолицый и с весело бегающими глазами.

Тряпка вздрогнул и вскинул голову.

Пять человек – моряк, дама и трое штатских, нагнувшись, разглядывали его с любопытством.

– Да-а-с, фрукт! – согласился кто-то.

Тряпка заскрежетал зубами.

– Диоген современный! – сострил один. – Посторониться бы, а то мы ему солнце заслоняем. Ха-ха!

– Ну и падение! – покачал головою другой.

– Бывает и хуже! – послышалось из ящика.

– Ты кто? – спросил моряк.

– Такой же, как и вы, человек! – злобно ответил Тряпка.

– А почему тебе не лежать в приюте?

– Потому что здесь мне больше нравится.

– Удивительно! – развел руками моряк. – И какое у них удовольствие спать в грязи и гадости. Первобытные люди!

– Совершенно правильно. Вы правду сказать изволили. Мы люди – совсем первобытные и отстали от культуры.

– А почему отстали? Вон дикари на островах в Австралии и те культурнее вас.

– Культурнее, точно! А потому, что, надо полагать, в Австралии давно уже заведены учреждения, именуемые банями, где дикари парятся. Так?! А у нас, в порту, таких учреждений еще не имеется. Когда они заведутся, тогда и культура у нас заведется. Пардон! – И Тряпка совсем невежливо захлопнул крышку…

Единственным другом Тряпки был Блямба.

Блямба был тряпичником и жил где-то далеко за городом, в канаве.

Угловатый, сухой и старый, он аккуратно являлся каждый день и перешаривал все в ящике.

Тряпка отличал Блямбу от всех прочих, симпатизировал ему и вечно что-нибудь да припасал ему.

– На вот, возьми! – часто говаривал Тряпка, указывая ему то на кусок рогожи, то на кость или веревку. – Это я для тебя спрятал.

– Покорнейше благодарю.

Блямба выуживал крюком указанное и продолжал шарить дальше. Он шарил, чуть не задевая флегматично посматривавшего на него Тряпку.

– А ну-ка, – говорил Блямба, – повернись, дай теперь тут порыться.

И Тряпка покорно, как дитя малое, поворачивался. Бывало, крюк Блямбин нечаянно застрянет в лохмотьях Тряпки.

– Легче, – замечал тогда Тряпка, – а то и меня, пожалуй, захватишь. Рогожа я тебе, что ли, или баранья кость?!

Блямба ухмылялся.

Порывшись и устав порядком, тряпичник доставал обыкновенно свою каменную, с отбитым краем у горловины, трубку, насыпал в нее махорку, облокачивался о край ящика и начинал сообщать новости. Тряпка слушал.

Известно, какие могут быть новости у тряпичника.

– Нынче, – сообщал он, – стекло и тряпки в цене падают. Прошлым годом за пуд тряпок десять копеек давали, а нонче – семь, за стекло то же самое. Ох-хо!…

– М-м! – мычал из своей норы Тряпка. Блямба сплевывал по направлению к эстакаде и

продолжал дальше:

– Вчера в Массовском приюте скоропостижно умер один нищий. Сорок целковых нашли у него в жилете.

– М-м!… Блямба!

– Что такое?

– Когда я околею?

– Должно быть, скоро.

– А ты почем знаешь?

– Уж я знаю. Вижу. Больно уж ты стал похож на тряпку. У тебя вон гной завелся. Ишь, прыщей-то и нарывов сколько у тебя повылазило!

– А был я человеком, Блямба! – вздыхал Тряпка.

– Был, верно! И я был человеком. Вон и эта тряпица, что возле тебя валяется, тоже «человеком», холстом, парусом была. Несло ее по ветру…

– И меня несло, – вздыхал опять Тряпка. – А куда всю эту гниль сплавляешь? – в сотый раз интересовался он, тыча ногой в мешок Блямбы.

– На завод, на фабрику. Ну, положим, не все. Только тряпки, кости, стекло да бумагу. Остальное идет за город.

– А что с остальным делают за городом?

– Сваливают в кучу.

– И что дальше?…

– Лежит себе эта куча и гниет. Трескают ее, себе на здоровье, черви, мочит ее дождь, тащат собаки и крысы.