Отдадим же должное Онисимову: еще требовались в тот день мужество, отвага, чтобы в открытую поспорить с Берией. Онисимов на это решился. Его причесанная с неизменной тщательностью готова, всегда, словно вдавленная в течи, теперь казалась, вскинутой Берия простер к нему свою белую руку, как бы указывая, садитесь. И пояснил:

– Вопрос о стали Лесных мы не обсуждаем. А на мои замечания, товарищ Онисимов, можете ответить в заключительном слове.

Но Онисимов твердо произнес.

– Нет, я должен ответить сейчас же. Я не позволю себя оскорблять. Я требую доверия как член ЦК, как член правительства. Да, я утверждал, что идея Лесных в основе порочна и не может получить практического осуществления. Эта моя оценка задокументирована. По мне было приказано выстроить завод для плавки по способу Лесных. И никогда в позу критически мыслящей личности я не становился. Это клевета. Я создал инженеру Лесных самые благоприятные условия. Максимально благоприятные. Своего истинного отношения я нигде более не высказывал. Я был, оставался и останусь дисциплинированным, государственно-мыслящим работником. И я все сделал для Лесных, удовлетворял любое его притязание, хотя и понимал, что дело обречено на неудачу.

Берия со своего председательского места бросил:

– Надо было не только создать ему условия, но и вместе с ним доработать технологию.

– Для доработки были привлечены лучшие научные силы. Но не доработаешь, если технология в основе неверна, теоретически безграмотна.

Раздался еще вопрос:

– Что же, этот Лесных – авантюрист?

– По моему впечатлению, с жилкой авантюриста. Завод для плавки стали по его способу это, несомненно, техническая авантюра.

Сидевший у стены Челышев проговорил:

– Скорее не авантюрист, а неудачник.

Берия снова напомнил, что сегодня не обсуждается этот вопрос. Однако его уже ослушались.

– Сколько стоит эксперимент?

Онисимов назвал цифру. Назвал с точностью до одной тысячи. Кто-то крякнул. Прозвучал и еще новый голос:

– Пыжов как будто пишет про это?

Пожалуй, лишь высокое партийное и должностное положение Пыжова, уже всенародно объявившего о новом своем замысле, делало допустимым здесь такой вопрос. Онисимов сдержанно ответил:

– Возможно. Полагаю, это к делу не относится.

– Ему-то свое мнение вы сказали?

– Не считал себя вправе. Повторяю: получив приказание, своего истинного отношения не высказывал никому.

На какие-то мгновения водворилось молчание. Челышев вдруг ощутил жалость к Онисимову, сохранявшему под пронизывающими взглядами самообладание, как бы одетому в броню. Старик понимал, как мучался, терзался вынужденным своим двоедушием этот небоязливый, не терявший рассудка, хладнокровия в минуты опасности, преданный делу человек со словно вычеканенным красивым профилем.

Сев, Онисимов машинально вынул из кармана коробку «Друг», повертел, положил перед собой – курить в зале воспрещалось. Челышев, разглядевший из-под бровей клыкастый оскал изображенного на коробке сторожевого пса, посмотрел затем на Александра Леонтьевича. И вдруг усмехнулся. А вечером, занося в свою тетрадь впечатления дня, уделил две строчки выведенному золотом на красном фоне короткому слову «друг».

…Истекла еще неделя-другая. В один поистине знаменательный день Берия был низвергнут. Когда-нибудь историки, а возможно, и писатели в подробностях восстановят этот захватывающий эпизод. Мы же будем держаться своей темы. На завод, где главный технолог, он же и главный конструктор Лесных тщетно пытался наладить выплавку в своих печах, отправилась комиссия Министерства стального проката и литья – в ее состав, словно нарочно, опять были введены те же Богаткин и Изачик, уже люто возненавидевшие изобретателя, – затем еще одна, назначенная Советом Министров СССР.

Выводы и той и другой комиссии были, что называется, уничтожающими. Лесных уже именовался не иначе, как лжеизобретателем, чуть ли не мошенником, который ввел в заблуждение, обманул государство. Его способ был объявлен попросту безграмотным, ничего не сулящим и в дальнейшем, кроме новых напрасных затрат. Комиссия Совета Министров выслушивала неоднократно и Онисимова. Глядя опасности в лицо, Александр Леонтьевич сам потребовал расследования и оценки своей роли в этой тяжелой истории. И вышел из нее благополучно.

Совет Министров отменил некогда подписанное Сталиным постановление, предложил министерству прекратить опыты плавки по способу Лесных.

Что же дальше случилось с Лесных? Он, волей Сталина, – правда, еще лишь под грифом «совершенно секретно», – объявленный великим техником, автором революционного переворота в металлургии, был столь ошеломлен своим падением, что, изгнанный с завода, опозоренный, был вдобавок сражен инфарктом миокарда. Далее последовал вторичный инфаркт. Затем и кровоизлияние в мозг.

И вот только теперь, когда Онисимову пришлось распроститься с индустрией, уехать в Тишландию, несчастный изобретатель, проведший с некоторыми перерывами без малого два года на больничных койках, обратился с письмом к академику Челышеву, просил сохранить хотя бы одну печь своей конструкции, как-то призреть ее в научно-исследовательском центре металлургии.

С этим-то делом, а также и с другими, не отмеченными, однако, в дневнике Челышева, он и приехал к министру.