Так – долго ли, коротко ли – сидел Челышев в пустом министерском кабинете. Возможно, он вовсе и не вспоминал в те минуты про то, о чем мы только что поведали. Просто еще раз проглядывал бумаги в своей папке для предстоящей беседы с министром.

Из приемной, куда дверь рукой секретаря была деликатно оставлена полуоткрытой, но уже не отверстой настежь, – такого рода половинчатость тоже входила в неписаный министерский этикет, служила знаком, что, хотя министр и отсутствует, все же некий уважаемый посетитель пребывает в его кабинете, – из приемной доносится шумок, невнятный разговор.

Не министр ли приехал? Не его ли это раскатистый басок? Василий Данилович встает, подходит к двери.

Действительно, в приемной стоит крупнотелый румяный Цихоня. Несколько человек ожидают приема. Все уже стоят, как и министр. Он, еще не замечая академика, с кем-то недовольно разговаривает. А-а, перед ним Головня-младший, директор завода имени Курако, или попросту Кураковки. Министра он слушает с усмешкой, что может вывести из себя кого угодно. Петр Головня противоречил, случалось, и Челышеву. Для поездки в Москву Петр – разрешим себе называть его, младшего из братьев, лишь по имени – явно приоделся. Светло-коричневый с красноватой искоркой костюм выглядит чуть ли не щегольским. Но волосы, в которых отливает рыжинка, с утра, разумеется, причесанные, успели слегка растрепаться. С виду Петр словно бы легок, но вместе с тем и тяжеловесен: мощна нижняя челюсть, сильна шея, да и вся стать, особенно сзади, с сутуловатой спины, кажется такой же медвежьей, как у брата.

Цихоня укоряет Петра:

– Что же ты, Петр Афанасьевич, сразу адресуешься в ЦК? Не мог, что ли, прийти ко мне? Или написать нам в министерство?

Упрек звучит беззлобно. Нет и в помине резкости, неуступчивости, остроты – не передал этого Онисимов покладистому своему преемнику. Петр отвечает:

– Как член партии, использую свои права. И если считаю, что я прав, буду бороться до победы.

– Господи, мы сами бы тебе все организовали.

– Знаком, товарищ министр, с вашей организацией.

– И, по-твоему, плоха?

Петр не успевает ответить. Кто-то уже завидел в приоткрытой двери Челышева, поклонился ему. Цихоня оборачивается:

– Здравствуйте, Василий Данилович. Извините, задержался. – И вновь обращается к Петру: – Экий ты… Ладно, посиди. Сейчас займусь вот с Василием Даниловичем. Потом с тобой…

В кабинете министр усаживает академика в кресло, устраивается и сам не за столом, а в таком же кресле напротив.

Василий Данилович без дальних слов раскрывает папку, которую привез с собой, говорит министру:

– Получил письмо от этого бедняги от Лесных.

– А… Где же он обретается?

– Да почти два года скитался по больницам. Теперь немного, кажись, оклемался. Просит, чтобы я забрал к себе хотя бы одну из его печей. Что же, надобно взять.

– Э, вы, сдается, поздновато спохватились. От его печей, сколько я знаю, и духа не осталось.

– Как? Ни одной? Куда же они делись?

– Дорога известна: в лом.

– Хм… А маленькая, экспериментальная, которую он смастерил в Новосибирске? Он ее тоже с собой взял на завод.

– Сейчас, Василий Данилович, выясним точней.

– Подавшись к телефонному столику, Цихоня набирает чей-то номер.

– Иван Александрович? Здорово. Тут у меня вопрос насчет Енисейского завода. Да, да, знаю, что ты там побывал. Осталось там что-нибудь от печей Лесных? Так, так… Даже сам присутствовал? Ну, а маленькая, которую он привез с собой? Тоже? Понятно. Ну, бывай, бывай…

Положив трубку, Цихоня сообщает:

– Разрезали автогеном на куски и на переплавку.

– И маленькую?

– Все подчистую. Иван Александрович сам присутствовал. Да еще Богаткин, Изачик. Уж очень злы были на этого Лесных.

– Черт, азиатчина. Форменная азиатчина. Шарахаемся, как…

Не найдя подходящего выражения, Василий Данилович еще раз чертыхается Цихоня шутит:

– Это теперь вам материал для мемуаров.

– Благодарю покорно.

Ограничившись этакой репликой – что же еще скажешь? – академик переходит к другому вопросу. Некоторое время министр и Челышев еще занимаются разными делами научно-исследовательского центра. Неслышно открывается дверь, к столу подходит Валерия Михайловна:

– Василий Данилович, вас вызывают по-городскому. Будете говорить?

Беспокойно заерзав, Челышев смотрит на часы. Хм, уже почти половина третьего. У него вырывается:

– Она?

Валерия Михайловна понимает: «она» – это жена Челышева, Анна Станиславовна. Старожилы металлургии знают, что еще во времена Новоуралстроя она в два часа дня неизменно звонила Челышеву в кабинет или по телефону разыскивала его в цехах, приказывала идти обедать. И главный инженер разводил руками перед участниками разговора, обсуждения, объявлял перерыв, но Анны Станиславовны не ослушивался. Теряется он и сейчас: