– Не стану.

– И дядя Марк заговорил один только раз. Как раз когда тот человек поставил чемоданчик на стол и шагнул вправо. Дядя Марк сказал: "Все в порядке, что ты еще собираешься делать?"

Хардинг кивнул.

– Правильно. Сказано было именно это, хотя за точный порядок слов я не ручаюсь.

– И больше ничего? – настойчиво спросил Эллиот.

– Абсолютно ничего.

– Не согласен, – проговорил профессор.

– О, будь оно все проклято, – почти прокричала, вскакивая на ноги, Марджори. Эллиоту стало даже немного не по себе, когда он увидел, как может измениться это мягкое, спокойное лицо. – К черту!

– Марджори! – крикнул Хардинг и, кашлянув, сделал смущенный жест в сторону Эллиота, словно взрослый, старающийся отвлечь внимание от расшалившегося ребенка.

– Ты зря так вспыхиваешь, Марджори, – мягко проговорил профессор. – Я только пытаюсь помочь вам. Ты же это отлично знаешь.

Несколько мгновений на лице Марджори была написана нерешительность, а потом на глаза набежали слезы, а выступившая на лице краска придала ему такую неподдельную красоту, которой не могли повредить даже дрожащие губы.

– Извините, – сказала она.

– Например, – продолжал, как ни в чем не бывало, профессор, – строго говоря, неверно, что во время спектакля никто не произнес ни слова. – Профессор взглянул на Хардинга. – Вы говорили.

– Я? – переспросил Хардинг.

– Да. Когда вошел доктор Немо, вы со своей кинокамерой передвинулись немного вперед и сказали: "У-у! Человек-невидимка!" Разве не так?

Хардинг несколько раз провел рукой по своим волосам.

– Да, сэр. Хотел, наверное, показать, какой я остроумный. Но какого черта!.. Вопрос ведь к этому не относится. Речь ведь идет только о том, что говорили действующие лица спектакля, правильно?

– И вы, – продолжал профессор, оборачиваясь к Марджори, – тоже сказали или, вернее, прошептали пару слов. Когда "Немо" откинул вашему дяде голову, чтобы заставить его проглотить капсулу, у вас вырвалось протестующее: "Нет! Нет!" Негромко, но я хорошо расслышал.

– Не помню, – моргая, ответила Марджори. – Но какое все это имеет значение?..

Тон профессора стал спокойнее и мягче.

– Я готовлю вас к следующей атаке инспектора Эллиота. Минуту назад я уже предупредил вас: инспектора интересует – не мог ли кто-то из нас выскользнуть из комнаты и убить Марка в те две минуты, когда свет был погашен. Ладно, я в состоянии присягнуть, что видел или слышал вас обоих все время, пока Немо находился на сцене. Я могу присягнуть, что вы не выходили из этой комнаты. Если вы можете сказать то же самое обо мне, тогда у нас такое тройное алиби, которое не по силам опровергнуть даже Скотленд Ярду. Слово за вами!

Эллиот внутренне напрягся. Он знал, что следующие минуты могут оказаться решающими.

Теперь на ноги вскочил Хардинг. В его больших – "коровьих", как окрестил их Эллиот – глазах видна была тревога. Лицо его сохраняло обычное выражение сердечности и уважения к старшим, но кулаки были крепко сжаты.

– Я же все время был занят съемкой! – воскликнул он. – Поглядите, вот камера. Вы что – не слышали, как она работала? Нет?..

Он засмеялся – по-настоящему симпатичным смехом. Похоже, он ожидал, что хоть кто-нибудь еще засмеется вместе с ним, и был разочарован, когда этого не случилось.

– Понятно, – проговорил он, глядя куда-то вдаль. – Я однажды читал рассказ.

– Да что вы, – заметил профессор Инграм.

– Да, читал, – предельно серьезно продолжал Хардинг. – У одного типа было алиби, потому что кто-то там слышал, как он все время печатал на пишущей машинке. А потом оказалось, что он придумал какое-то устройство, которое само тарахтело точь-в-точь, как пишущая машинка. Черт возьми, не думаете же вы, что можно заставить кинокамеру снимать, когда возле нее никого нет?

– Это же абсурд! – воскликнула Марджори. – Я видела тебя. Я знаю, что ты был здесь. Вы, действительно, могли подумать нечто подобное, инспектор?

Эллиот рассмеялся.

– Я, мисс Вилс, ничего подобного не говорил. Все эти предположения исходили от профессора. Впрочем, можно остановиться на этом вопросе подробнее, – он говорил сейчас тоном человека, идущего на уступку, – хотя бы ради того, чтобы окончательно с ним покончить. Между прочим, это ведь верно, что здесь была полная тьма?

Профессор ответил прежде, чем успел заговорить кто-либо еще.

– Темнота была практически полной первые двадцать секунд, пока Чесни не отворил дверь в кабинет. После этого рассеянный свет, горевший в кабинете лампы хоть и слабо, но освещал комнату. Силуэты – я надеюсь, это подтвердят и мои товарищи – вырисовывались вполне отчетливо.

– Одну минутку, сэр. Как именно вы сидели? Профессор встал и аккуратно поставил три стула в одну линию с промежутками примерно в три фута. От стульев до двери было около трех метров и, следовательно, максимальное расстояние, разделявшее зрителей и Марка Чесни, составляло не более пяти метров.