Он простоял у дороги час. Мимо проносились автомобили, гладкие и безликие, их окна были закрыты в преддверии подступающей ночи. Цвета смешались на небе; солнце мучительно умирало кровавой вечерней смертью. Здесь, у дороги - вдали от огней закусочной и автобусной станции, - небо было густо-фиолетовым. Холодные звезды поблескивали на нем, как осколки льда. Поднялся ветерок, в воздухе посвежело, так что Никто даже озяб. Он уже собирался вернуться на станцию и попробовать хоть немного поспать, как вдруг рядом с ним остановился "линкольн-континентал".

Это был неуклюжий огромный автомобиль ядовито-розового цвета и весь проржавелый. Пятна ржавчины были похожи на открытые раны с запекшейся кровью. К заднему бамперу была привязана какая-то веревка, черная на конце. Из салона - который, наверное, когда-то был белым - воняло чем-то протухшим.

Усевшись в машину, Никто заметил зеленого пластмассового Иисуса на передней панели и подумал, что ему лучше подождать другую машину. Но водитель уже перегнулся через него и захлопнул дверцу со стороны пассажирского сиденья. До Никто вдруг дошло, что это за тухлый запах. Кислое молоко. Ему сразу вспомнилась помойка за школой, когда там несколько дней не убирали.

– Куда едешь?
– спросил водитель и после секундной заминки добавил: Сынок?

Зеленый Иисус тускло светился в сумерках. Никто оторвал взгляд от пластмассовой фигурки и посмотрел на водителя, но он все же успел заметить, что глаза у Иисуса раскрашены красным.

– В Потерянную Милю, - ответил он первое, что пришло в голову. Северная Каролина.

Водитель кивнул и снова сосредоточился на дороге.

– Слышал. Рассадник греха и порока. Ночные клубы и бары, продажные женщины.
– Он с омерзением поморщился.

Никто присмотрелся к водителю повнимательнее. Это был очень бледный мужчина с гладким, без единой морщинки лицом. Наверное, он был даже красив - какой-то болезненной экзальтированной красотой, от которой веяло сумасшествием. Его волосы были цвета спрессованного льда. Его тонкие руки на рулевом колесе были похожи на двух белесых пауков. Бледные запястья тонули в манжетах - белых, как молоко.

Белые руки чуть дрогнули на руле.

– Ты уже был спасен?

– Твою мать, - буркнул Никто себе под нос.

– Что?

Никто посмотрел в окно - на пейзаж, бледнеющий в серых сумерках. В нем вдруг взыграл дух противоречия, и он ответил чисто из вредности:

– Да. Однажды мня спасли. На вечеринке. Я был почти трезвым, и один мой приятель налил мне ещё стаканчик.

Бледный водитель оторвал от руля одну руку, и Никто невольно отшатнулся - он подумал, что его сейчас ударят. Но водитель лишь запустил руку в кармашек за передним пассажирским сиденьем и достал какую-то красную брошюрку. "Спасенные кровью Агнца" - было написано на обложке.

Водитель бросил брошюрку Никто на колени и ткнул длинным белым пальцем ему в бедро - как раз там, где на джинсах была дырка.

– Прочитай, - сказал он.

– Да, я обязательно прочитаю.
– Никто собрался было убрать брошюрку в рюкзак.

– Сейчас прочитай.
– Голос был словно лед. Никто представилось замороженное молоко, разбитый вдребезги хрусталь.
– Вслух. Произноси слова четко и с расстановкой.

– А не пошел бы ты, дяденька, на фиг.
– Никто взялся за ручку дверцы.
– Остановите машину, я выйду.

– Я сразу понял, что ты грешник. Как только ты сел в машину. Господь наделил меня даром распознавать закоренелых грешников, и мой святой долг наставлять их на путь истинный, спасать заблудшие души. Таков мой крест. Да, мой крест.
– Теперь голос водителя звучал чуть ли не испуганно.
– И ты будешь читать. Мой святой долг - заставить тебя читать.

Стрелка спидометра дрогнула и поползла вверх. Шестьдесят. Восемьдесят. "Линкольн" занесло, из-под колес брызнул гравий, но водитель быстро выправил машину.

Никто открыл брошюрку. Тонкий серпик заходящего солнца как раз скрылся за темными соснами. Крошечные фиолетовые буквы расплывались перед глазами.

– Темно, - сказал он.
– Ничего не видно.

Водитель нажал какую-то кнопку. В салоне зажегся тусклый свет. Водитель покосился на Никто, и тот только сейчас заметил, что глаза у водителя красные. Не белки, а именно глаза. Нет, даже не красные. Розовые. Ярко-розовые, как самоцветы. Никто стало так любопытно, что он даже забыл испугаться.