Никто чувствовал себя виноватым. Как это, наверное, больно, когда кто-то бросается на тебя и со всей силы впечатывает тебя головой в стену. Он не хотел делать Зиллаху больно; просто, когда он увидел, что Зиллах собирается раскроить Духу череп бейсбольной битой, он понял, что никогда не простит себе смерти Духа, и набросился на Зиллаха, не задумываясь о последствиях. Просто он должен был что-то сделать. И быстро.

Теперь Зиллах скорее всего не захочет, чтобы Никто оставался с ними, и высадит его где-нибудь на пустынном шоссе. Или - что вероятней - они просто убьют его и выпьют его кровь, как это было с Лейном. Никто с удивлением понял, что ему все равно. Он сам все просрал: хотел иметь все и сразу, а в итоге все потерял.

Через какое-то время Зиллах сел на диване и угрюмо уставился в окно на пыльные витрины магазинчиков, на заправку с древними допотопными колонками, на психоделические красно-синие завихрения в витрине музыкального магазина. Потом его вновь охватила слабость, и он уронил голову на колени. А когда Никто попытался обнять Зиллаха, тот отстранился.

Точно так же вели себя и его друзья дома. Когда предыдущий бойфренд Джули подарил ей на день рождения билеты на концерт "Cure" в двадцатом ряду, а не в десятом, как она хотела, она устроила настоящий спектакль вселенской скорби. По вечерам она никуда не ходила: сидела у себя в комнате и читала стихи Сильвии Плат и Энн Секстон. И без того слишком худая, она ещё похудела на целых шесть фунтов. Когда кто-нибудь в школе пытался с ней заговорить, она выдерживала театральную паузу секунд на пять, потом печально качала головой и уходила прочь. Так продолжалось неделю.

И Зиллах теперь демонстрировал точно такую же неизбывную скорбь. Но Никто это не злило - да, Зиллах откровенно им манипулировал, но он это заслужил, потому что сделал Зиллаху больно. Его злило другое: что он действительно чувствовал себя виноватым. Он действительно все испортил, и всеобщее унылое настроение - целиком его вина. Только из-за того, что красивое лицо Зиллаха было безнадежно обезображено, Никто чувствовал себя так, словно он обоссал Мону Лизу или что-нибудь в этом роде. Все угрюмо молчали. Никто даже не пил. Атмосфера непреходящего праздника, царившая у них в фургончике, как-то разом померкла, сменившись серой апатией. Никто вдруг задумался, и уже не в первый раз: а сколько лет его новым друзьям? Они казались ему намного старше его самого - старше и мудрее, - но сейчас они вели себя как обиженные подростки, которые психуют друг на друга и сами толком не знают почему.

Когда они в третий раз проезжали мимо музыкального магазина, Твиг притормозил и указал на плакат в витрине:

– Эй, малыш. А ну глянь.

Никто посмотрел. На плакате - таком же зернистом, как и фотка надгробного камня на обложке кассеты "Потерянных душ?", - был изображен каменный ангел с расправленными крыльями, опущенными долу глазами и рукой, поднятой в жесте то ли предостережения, то ли благословения. Прямо поперек фотографии шла витиеватая надпись: "ПОТЕРЯННЫЕ ДУШИ?" СЕГОДНЯ У СВЯЩЕННОГО ТИСА.

– А где он, этот священный тис?
– спросил Молоха.
– Где-нибудь на кладбище?

– Наверное, это какой-нибудь клуб, - сказал Никто. Он уже принял решение. Зиллах, наверное, будет только рад избавиться от него; а если нет, они могут убить его прямо здесь, посреди Потерянной Мили.
– Высади меня где-нибудь, - попросил он Твига.
– Я хочу сходить на концерт.

Твиг притормозил.

– Ты что, уходишь от нас?! Теперь, когда начинается самое интересное?!

– А давайте его съедим?
– сказал Молоха вполголоса. Зиллах, похоже, пришел в себя. Он поднял голову и посмотрел на Никто. Никто тоже смотрел на него, пытаясь осмыслить то, что он видит. Разорванная кожа на губах у Зиллаха почти зажила; там, где должны были быть кровоточащие раны, остались лишь свежие розоватые шрамы. Сломанный нос почти выпрямился. Его десны ещё кровоточили, но не из-за выбитых зубов. Они кровоточили потому, что у Зиллаха росли новые зубы - ослепительно белые на фоне нежно-розовой плоти.

– Больно, между прочим, - сказал Зиллах.

Никто опустил глаза:

– Я знаю.

– Когда заживает, больно. Я чувствую каждую клетку: как они тянутся навстречу друг другу, - чувствую каждый нерв. И знаешь, когда меня в последний раз откуда-то выносили? ЗНАЕШЬ?

– Когда?

– В 1910-м. Мне тогда было примерно столько же лет, сколько сейчас тебе. Меня подобрал молодой офицер артиллерии, дело было в Саванне, штат Джорджия. Я попросил его провести меня на офицерскую вечеринку... сказать, что я его младший брат... там подавали пунш, которым разве что бальзамировать трупы. Чего там только не намешали: вино, ром, джин, бренди, виски, шампанское...

Никто вспомнил коктейль, который они с Лейном придумали, когда ещё только учились пить, - граммов по пятьдесят из каждой бутылки из бара родителей. Гадость была отменная, но по шарам ударяло знатно.

– В общем, я так надрался, что стал буянить. Сломал руку какой-то барышне из семьи старых аристократов, прокусил ей левый сосок и выбил глаз. Пятеро взрослых мужчин еле сумели меня урезонить. Меня избили до полусмерти и выволокли на улицу. Там меня повесили на ближайшем же дереве, а когда все ушли, я перерезал веревку. И с тех пор ничего подобного не случалось, ты понимаешь? ДО СЕГОДНЯШНЕГО ДНЯ НИЧЕГО ПОДОБНОГО НЕ СЛУЧАЛОСЬ.

Зиллах наклонился так близко к Никто, что их лица теперь разделяло лишь несколько дюймов. Никто действительно видел, как рваные шрамы на лице у Зиллаха бледнеют прямо на глазах и проходят, не оставляя следов.

– Я понимаю, - сказал он Зиллаху.
– Я ухожу.

Зиллах внимательно посмотрел на него.

– Нет, - прошептал он.
– Нет, ты никуда не уйдешь.
– Странная улыбка блуждала на его полузаживших губах.
– Твоим друзьям мы ничего не сделали, так? Но ты получил свой урок. Так что лучше нам досмотреть представление всем вместе.