Раиса убрала со стола, вышла в сад. Небо расчистилось, сияла полная, красноватая луна. В гамаке чернел сгорбленный силуэт, больше похожий на груду тряпья, чем на человека.

— О Господи, — прошептала Раиса и кинулась в дом, тяжело протопала вверх по лестнице, открыла дверь. В комнате было темно. Она позвала громким шепотом:

— Ксюша! — Никто не ответил.

Несколько секунд Раиса стояла в нерешительности на пороге, сердце колотилось все сильней, стало трудно дышать. Легкий ветерок качнул штору, отчетливый широкий лунный луч высветил пустую детскую кроватку. Задыхаясь, она побежала назад, но споткнулась о порожек перед верхней ступенькой, потеряла равновесие и кубарем покатилась вниз.

— Да, я отлично помню эту женщину, — кивнул официант, мельком взглянув на фотографию Лилии Коломеец, — на ней было розовое платье, и пахло от нее туалетной водой «Диориссимо». С ней что-нибудь случилось?

— Почему вы спрашиваете?

— Потому, что вы из милиции, — официант смотрел на Косицкого с таким любопытством, словно впервые в жизни видел милиционера, — и еще потому, что я был почти уверен, с ней что-то должно случиться.

— Вы с ней знакомы? — удивился Косицкий.

— Совершенно не знаком, — лицо официанта стало загадочным и хитрым, — но я ведь угадал?

— Что именно?

— Я угадал, что у женщины, которая потеряла в нашем туалете свой служебный пропуск, какие-то серьезные неприятности. Правильно?

— Да уж, неприятности. Ну ладно, расскажите все, что помните. Когда она пришла, в котором часу, одна или с кем-то?

— Это было пятого июня в начале первого дня. Мы только открылись. Сначала пришел мужчина в белом костюме, а потом сразу она. У них была назначена встреча, и я бы не сказал, что они очень обрадовались, увидев друг друга. Беседовали около получаса, довольно резко. Я слышал только куски разговора. Она то и дело порывалась уйти, он не отпускал. У меня создалось впечатление, что речь шла о каком-то ребенке. Знаете, вполне банальная ситуация. Разведенные супруги, она не дает ему видеться с ребенком. Что-то в этом роде. Правда, непонятно, почему она грозила ему судом. Из-за алиментов, что ли?

— Так, погодите, вот об этом, пожалуйста, подробней.

— Не могу, — официант помотал головой, — во-первых, у меня нет привычки прислушиваться к разговорам посетителей, во-вторых, когда я подходил, они тут же замолкали… Хотя, знаете, наверное, дело не в алиментах. Там другое. Он принес ей какой-то журнал, толстый, в глянцевой обложке. Название я не разглядел, но точно помню, как он сказал: «Вот, я принес, чтобы ты посмотрела, где я работаю». Она стала листать и между страницами обнаружила конверт. Там были деньги.

— Откуда вы знаете?

— Заметил, когда она заглянула в конверт. Там доллары были, наверное, приличная сумма. Но она даже считать не стала, повела себя очень странно.

— То есть?

— Возмутилась: убери сейчас же! Нам не чем разговаривать! Вскочила и хотела уйти.

— Что же странного?

— А вы не понимаете? — официант прищурился и склонил голову набок. — Кто же в наше время от денег отказывается? Вряд ли он ей взятку давал, у них отношения никак не деловые. Там семейное что-то. Она про его маму нехорошо говорила, хуже, чем о нем. Вроде, в суд собирается подавать не на него, а на его маму. Знаете, я думаю, раз он предлагал ей деньги, значит, рыльце в пушку. В общем, он давал, она не брала, и даже сочла это оскорбительным. Может, мало дал? — официант подмигнул. — А может, требовал от нее что-то совсем уж крутое. Да, я помню, он все допытывался, что произошло, почему десять лет ее все устраивало, и вдруг она как будто взорвалась, собирается в суд подавать. Но эту часть разговора я помню совсем плохо, могу напутать. Я подходил редко, они ведь ничего не заказывали, он чашку кофе, она стакан минералки. Расстались они странно. Она все повторяла: мне тебя жаль, но ты не приходи. А он сидел и бормотал ей вслед: «Сука, гадина, ненавижу…» И лицо у него было соответственное.

— То есть?

— Очень злое, — официант прищурился, — в общем, они не договорились. Она перед уходом зашла в сортир и рыдала там у зеркала. Это вы уже знаете, поскольку успели пообщаться с нашей уборщицей тетей Марусей.

— Как он выглядел? — тихо спросил Косицкий и нащупал в кармане куртки конверт с фотографиями. Там среди пяти посторонних мужских лиц притаились сразу два Фердинанда. Один паспортный, молодой, но уже плешивый, хмурый, в галстуке. Второй нынешний, слегка постаревший, в черной водолазке, с прозрачной бородкой и безумной улыбкой на тонких губах.

— На вид лет сорок, может, больше, — задумчиво начал официант, — рост около ста восьмидесяти. Не худой, но и не толстый. Средний. Волосы светлые, очень плохие.

— Лысина?

— Почему лысина? Нет. Просто жидкие, тонкие, как цыплячий пух. Такие волосы лучше коротко стричь.

— Но у него длинные?

— Средние. До середины шеи. Глаза темно-карие, большие, выпуклые. Нос маленький, знаете, пуговкой. Лицо большое, круглое. Вообще, голова у него здоровая, а шея тонкая, как у рахитичного ребенка. Губы толстые… Ну что еще? Одет был дорого, но небрежно. Белый летний костюм, под пиджаком синяя футболка. Голос очень низкий. Настоящий бас. И с нервами плохо. Вообще, вид довольно нездоровый. Руки тряслись у него, хотя пьян не был. Я по запаху сразу чую.

— Может, наркотики?

— Вполне возможно. А что случилось с женщиной, вы ведь так и не сказали.

— Убили ее, — буркнул Иван, — восемнадцать ножевых ранений.

Официант тихо присвистнул и покачал головой.

— Да, здорово она его достала. Слушайте, а он ведь псих! Ну точно, у него наверняка диагноз есть.

— Почему вы так уверены, что это сделал именно он?

— Я ничего такого не говорил… — официант испугался и даже побледнел, — это ваше дело, искать, я рассказал, что помню.