— Не ел, — признался Илья Никитич, — видел странный фрукт в супермаркете, на рынке. Однажды даже хотел купить маме на день рожденья, а потом подумал, вдруг невкусно. Стоит все-таки очень дорого.

— Можете желание загадать. Когда впервые в жизни пробуешь какую-нибудь еду, надо загадывать желание.

— Ладно, попытаюсь. Но если не сбудется, ты виновата, — Бородин зачерпнул серебряной ложкой мякоть авокадо, поддел несколько розовых пухлых закорючек-креветок, политых сложным сливочным соусом с царапинками укропа, отправил в рот и зажмурился.

— Вкусно? — спросила Варя, внимательно наблюдая за его лицом.

— Очень, — кивнул Бородин.

— Счастливый вы человек, — она печально вздохнула, — а мне уже ничего не вкусно. В детстве я обожала взбитые сливки. Пробовала один или два раза в жизни, и это было совершенно волшебное чувство. А сейчас могу жрать каждый день в любом количестве, и никакого удовольствия. И вкус авокадо с креветками меня не радует. Знаю, что полезно, вот и поедаю.

— Бедненькая, — покачал головой Илья Никитич, — да, это действительно проблема. Знаешь, когда я учился в университете, к нам как-то пришел известный журналист-международник. В то время заграница казалась сказкой, и человек, который бывал там часто, по долгу службы, вызывал одновременно лютую зависть и священный трепет. И вот он стоит у микрофона, в актовом зале, рассказывает нескольким сотням студентов, что на самом деле на Западе все плохо, просто ужасно, жизнь тяжелая, и зря мы строим в своих юных головах всякие глупые иллюзии. Они, жители стран развитого капитализма, в действительности очень несчастные люди. Кто-то не выдержал, и крикнул из зала: «Да почему же несчастные?» «Ну как же! — развел руками оратор. — Как же вы не понимаете? Им неведомы простые радости первой редисочки, первого огурчика, помидорчика, первой свежей клубнички». «Но там же в любом магазине свежие овощи и фрукты круглый год!» — кричат из зала. «В том-то и дело, — отвечает международник, — именно поэтому они и не знают радости первой редисочки!»

— Смешно, — кивнула Варя без всякой улыбки, — и в общем совершенно верно. Значит, у вас, Илья Никитич, появился шанс поймать маньяка?

Вопрос был задан без всякого перехода, тем же задумчивым тоном.

— Почему маньяка? — поднял брови Бородин.

— Ну, нормальный человек вряд ли может ударить ножом восемнадцать раз. А что касается детских домов, которые патронирует наш общий друг, очень сомневаюсь, что там есть умственно неполноценные дети. Старик ничего не делает бескорыстно, тем более не вкладывает деньги. Он всегда печется о своей выгоде.

— Я понял тебя. Но ты не права. Из олигофренов получаются отличные исполнители, охранники, боевики, из девочек — проститутки. Ты ведь именно это имела в виду, говоря о выгоде?

— Ну в общем, да. Хотя, знаете, с возрастом он становится сентиментальным. Это его когда-нибудь погубит, — она помолчала, покрутила свои четки и добавила чуть слышно:

— Нет, не когда-нибудь, очень скоро.

— Варюша, что случилось? — так же тихо спросил Бородин, пытаясь заглянуть ей в глаза. Но она отвернулась. Ему даже показалось, что сейчас заплачет.

— Господи, ну что вы привязались ко мне? — пробормотала она. — Что вы лезете со своим участием? Очень хочется расслабиться, поверить, будто это искренне, но фигушки, ни за что не поверю.

— Ладно, — пожал плечами Бородин, — не хочешь, не рассказывай.

— И не буду.

— И не рассказывай.

— Ну вы же все равно ничем не сможете помочь! — почти крикнула она и сильно вздрогнула, заметив, что за спиной у нее стоит официант. — Пожалуйста, два чая, только не пакетики, заварите по-настоящему, — обратилась она к нему.

— Конечно, — кивнул официант, — какой именно чай предпочитаете? С фруктовыми добавками? Есть зеленый, ромашковый, мятный.

Илья Никитич попросил обычный черный чай, Варя долго размышляла, наконец выбрала ромашковый.

— Ты теперь не куришь и кофе не пьешь, — мягко заметил Илья Никитич, когда официант удалился.

— Ага. О здоровье стала думать.

— Молодец, давно пора. Только о своем здоровье или еще о чьем-то?

— Ну да, да! — она раздраженно поморщилась. — Угадали, на то вы и следователь.

— Поздравляю. Кого ждешь и когда?

— В январе. А кого — понятия не имею. Кого Бог даст.

— Варюша, но ты знаешь, нервничать при беременности очень вредно. Посмотри на себя, вся дерганая, злющая. Ты должна светиться изнутри, ты ведь так хотела ребенка.

— Страшно, — прошептала она, — очень страшно, Илья Никитич.

— Что, рожать страшно?

— Перестаньте, — она махнула рукой, — рожать я совершенно не боюсь.

— Ну, а в чем дело?

— В том, что все разваливается. Наш общий друг стареет, причем катастрофически стареет. Я вам говорила, он стал сентиментальным. Так вот, на самом деле, у него что-то вроде старческого маразма. Рыдает, как дитя, бабушкам на улице милостыньку подает. В церковь стал ходить. Само по себе это ни хорошо, ни плохо. Это его личное дело. Но стая чувствует, как слабеет вожак, и готовится его загрызть.

— А тебе жалко? — Будете издеваться, ничего не расскажу, — процедила она сквозь зубы. — С чего ты взяла, что я издеваюсь? — искренне удивился Илья Никитич. — Почему бы тебе его не пожалеть? Все-таки старый, глубоко несчастный человек. Несмотря ни на что.

— Ладно вам. Они не люди, сами знаете.

— Нет, — Бородин покачал головой, — люди. И если ты будешь так к ним относиться, пропадешь. Они очень чувствуют, как к ним относятся. Впрочем, это твое личное дело. Скажи, пожалуйста, там есть реальный преемник?