– Вы садитесь туда, Иннокентий Михайлович, как на самое безопасное место?

111

– Как это вам, дружочек, могло прийти такое в голову?
– это он говорит низким, бархатным голосом, потом переходит на верхние регистры и быстрым-быстрым фальцетом начинает объяснять, причем в этом мелком бисере никогда не можешь понять, что правда, что выдумано, что насмешка, а что истина.

Или - начинает низким полушепотом, но я уже настораживаюсь: "Вы такая гордая, Алла! Подлетаю к вам с улыбкой после спектакля, хочу сказать какие-то комплименты, а вы, чуть повернув голову, так надменно в ответ: "Здравствуйте!.." - вдруг переходит на фальцет и быстро заканчивает: "как будто вы - Смоктуновский, а я - Демидова..." - и вопросительно смотрит - не обиделась ли?
– и смеется, довольный.

Когда мне нужно было сдавать о нем рукопись в издательство, я со страхом поехала к нему домой - читать. Ему показалось, что он в тех разговорах, которые я записывала за ним, слишком открыт и не защищен. Но меня поддержала Суламифь Михайловна, и я увидела, какую первостепенную роль она играет в его судьбе, как он ее слушается во всем. Комментируя снимок, где они - молодые, довольные - сидят с Суламифь Михайловной на лавочке в саду, Иннокентий Михайлович сказал: "Жена моя, Суламифь - моя основа и опора... Вот я и опираюсь. Скоро будет тридцать лет, как она меня терпит... У нее огромная сила воли и выдержка. Качества редкие, но в семье необходимые".

Просматривая старые записи наших разговоров, я вижу, что часто он сам себе противоречил. Я сейчас не хотела касаться профессиональных вопросов, но, например, в записи одного дня нашла:

– Вы хвалите меня в Порфирии Петровиче из "Преступления и наказания", а я считаю, что это моя неудачная роль. Достоевский никогда не интересовался профессиональными качествами человека. А меня заставили играть именно следователя.

112

– Нет, Вы не правы, это очень тонкая работа, там был и следователь, и человек.

– ...а если совершенно уйти от профессиональной принадлежности, тогда был бы и гениальный следователь, и очень интересный человек. Мы упустили зерно этого образа, а может быть, и фильма. Надо было пойти по линии бытовых мелочей. Никогда не надо слепо доверять режиссеру. Как было бы хорошо, если бы в соседнем, павильоне можно было бы сыграть этот же образ, но по-своему.

– Эту возможность можно использовать в театре, от спектакля к спектаклю.

– А как это можно сделать, например в "Головлеве", если он идет один раз в два месяца?!

– Какая роль у Вас шла в рост? В "Идиоте"?

– Нет, в Мышкине - сразу же взял высоту, потом ее терял. В царе Федоре, пожалуй. Там сначала много времени уходило на болтовню, а иногда были гениальные показы режиссера, но за год таких нужных мне репетиций было 50, не более. Только через полтора года я освободился от внутреннего диктата режиссера и ретроспективно понял его. Почему я не брал это раньше? Надо доверять режиссеру. ...Когда я вижу себя со стороны, я хорошо работаю. Я всегда помню все дубли. Например, в "Степи" у Бондарчука у меня была прекрасная работа, а особенно один план - с собакой. На просмотре я вижу, что этого плана нет, кричу режиссеру: "Где?!" - "Потом!" - "Почему." "Давил!" - понимаете, Алла, дорогая, сглаживают! Все мои прекрасные планы убирают. Снижают до своего уровня. Судят поверхностно - по ярким граням, а не по глубине.

– А эти Ваши оценки - не от ощущение самогениальности?..

– Видите ли, дружочек, я хочу жить, не хочу умирать. Хочу работать. Гениальность - это процесс временной, проверяется временем. Я - работяга, ломо

113

вая лошадь. Я ведь очень много работаю... Хорошо, что есть кино, что кое-что зафиксировано. Потом люди разберутся и поймут, что я был неплохой актер.

– Но Вы ведь все равно себя считаете выше...

– Назвал всех дураками и хожу умный. Мы оба смеемся, а потом он серьезно:

– Вы удивляетесь, почему я считаю себя лидером? Но, Алла, дорогая, попробуйте найти актера с 55-го по 85-й год, у которого за плечами: Мышкин, Сальери, Моцарт, Гамлет, Головлев, Иванов, царь Федор...
– хотя бы просто по масштабу ролей? А о своей изнанке, о своей гнилостности, о своей болезни души может знать только сам актер. Помните у Гамлета:

Так в годы внешнего благополучья Людей здоровых постигает

смерть От внутреннего скрытого недуга...

– Что Вы считаете главным в жизни?

– Жизнь.

– Что такое жизнь?

– Чудо, которое не повторяется. Жить - любить, ненавидеть, гулять, работать... Она заканчивается - жаль... Будет то незнание, которое было до жизни.

– Что больше всего Вы цените в жизни?

– Любить, жечь костер на поляне и купаться в море.

– Почему на поляне?

– У каждого человека есть поляна детства. Огромная, красивая. Она дает ощущение общности. На ней ведь невозможно затеряться. Человек - маленький, а на поляне он сам по себе, он ощущает себя. У нас под Красноярском, где я жил в детстве, была такая поляна, загадочная, с голосами неведомых птиц, с извилистой речкой, по вечерам там кричали лягушки. С одной стороны огромная гора, на которой было кладбище, с другой стороны - такая же гора, на которой стоял белоснежный храм. И если есть истоки, корни духовности они у меня все там, на моей детской поляне...