У нас Эфрос решил ставить "Вишневый сад". Распределили роли. По обыкновению нашего театра, на каждую роль - по два-три исполнителя. На Раневскую - меня и Богину, на Лопахина - Высоцкого и Шаповалова, на Петю Трофимова - Золотухина и Филатова.

Высоцкий в конце января на три месяца уехал во

256

Францию, но перед распределением Эфрос говорил с ним, со мной и с Золотухиным о "Вишневом саде", советовался насчет распределения других ролей - он мало знал наших актеров. Но в основном роли, конечно, распределял и утверждал Любимов. Знаю, что Эфрос не настаивал на втором составе...

И вот наконец мы все в сборе, кроме Высоцкого. На первой репетиции обычно раздаются перепечатанные роли, а тут всем исполнителям были даны специально купленные сборники чеховских пьес. Кто-то сунулся с этими книжками к Эфросу, чтобы подписал, но он, посмеиваясь, отмахнулся: "Ведь я же не Чехов". Он себя чувствовал немного чужим у нас, но внешне это никак не выражалось, он просто не знал, как поначалу завладеть нашим вниманием. Рассказал, что только вернулся из Польши, и какие там есть прекрасные спектакли, и что его поразила в Варшаве одна актриса, которая в самом трагическом месте роли неожиданно рассмеялась, и как ему это понравилось. Говорил, что в наших театрах очень часто - замедленные, одинаковые ритмы, и что их надо ломать, как в современной музыке, и почему, например, в джазе такие резкие перепады темпа и ритма, а мы в театре тянем одну постоянную, надоевшую мелодию и боимся спуститься с привычного звука; об опере Шостаковича "Нос", которую недавно посмотрел в Камерном театре, - почти проигрывая нам весь спектакль и за актеров, и за оркестр; о том, как он любит слушать дома пластинки, особенно джаз, когда, нащупав тему и единое дыхание, на первый план выходит с импровизацией отдельный исполнитель, и как все музыканты поддерживают его, а потом подхватывают и развивают на ходу новую музыкальную тему, и почему в театре такое, к сожалению, невозможно; говорил о том, что он домосед, что не любит надолго уезжать из дома, о том, как однажды посетил места, где родился, и какое

257

для него это было потрясение, напомнил, что первая реплика Раневской "Детская...", и с этой фразы перешел на экспликацию всего спектакля. Потом прочитал первый акт, иногда останавливаясь и комментируя. Сказал, чтобы мы с ассистентом режиссера развели без него первый акт и что он через неделю посмотрит, что из этого выйдет.

Мы остались одни. И я стала самостоятельно копаться в пьесе, перечитывая раз за разом одни и те же куски, не обращая внимания на авторские ремарки, которые давно играны и переиграны в театрах и обросли штампами. Я читала только диалоги.

Первый акт "Вишневого сада" Чехов начинает рассветом. Ранняя весна. Морозный утренник. Ожидание. В доме никто не спит. Епиходов приносит цветы: "Вот садовник прислал, говорит, в столовой поставить". Садовник прислал (это ночью-то!). Все на ногах. Суета, и в суете - необязательные, поспешные разговоры. Лихорадочный, тревожный ритм врывается в спектакль с самого начала, он готовит такое же лихорадочное поведение приехавшей Раневской. Да, дым отечества сладок, но здесь, в этом доме, умер муж, здесь утонул семилетний сын, отсюда "бежала, себя не помня", Раневская, здесь каждое воспоминание - и радость, и боль. На чем остановить беспокойный взгляд, за что ухватиться, чтобы вернуть хоть видимость душевного спокойствия? "Детская..." - первая реплика Раневской. Здесь - в этой детской - и сын Гриша, и свое детство. Что здесь ей оставалось? Только детство, к которому всегда прибегает человек в трудные душевные минуты... Для Раневской вишневый сад - это мир детства, мир счастья и покоя, мир ясных чувств и безмятежности. Мир справедливых истин, мир ушедшего времени, за которое она цепляется, пытаясь спастись.

Чехов назвал "Вишневый сад" комедией, хотя это

258

трагедия. Чехов знал законы драматургии, он понимал: чтобы показать тишину, ее нужно нарушить. Трагедия, в которой от начала до конца плачут, рискует обратиться в комедию. И в то же время несоответствие поведения людей ситуации бывает трагично. Герои "Вишневого сада" шутят и пьют шампанское, а "болезнь" прогрессирует и гибель предрешена. Об этом знают, но еще наивно пытаются обмануть себя. Беда и беспечность. Болезнь и клоунада. Во всех поступках героев есть что-то детское, инфантильное. Как если бы дети, говорил Эфрос, играют на заминированном поле, а среди них ходит взрослый разумный человек и остерегает их, предупреждает: "Осторожно! Здесь заминировано!" Они пугаются, затихают, а потом опять начинают играть, вовлекая и его в свои игры. Детская открытость рядом с трагической ситуацией. Это странный трагизм - чистый, прозрачный, наивный. Детская беспомощность перед бедой - в этом трагизм ситуации.

27 февраля. Утром - репетиция "Вишневого сада" без Эфроса. Народу уже мало. Уже нет "любителей" и "заинтересованных", нет и некоторых исполнителей второго состава. Начали разводить по мизансценам. По-моему, не очень интересно и без того ритма, о котором говорил Эфрос.

3 марта. На репетицию пришел Эфрос. Мы, волнуясь, показали ему первый акт. Я вижу, что все не так, как он бы хотел, но он похвалил. Наверное, чтобы поддержать. После перерыва, так же как в прошлый понедельник, прочитал второй акт с остановками и комментариями. Мне показалось, что он был не так включен и заинтересован, как 24-го, видимо, душой был в другой работе. И опять оставил нас на неделю.

259

В "Вишневом саде" самый трудный - это второй акт. Разговор иногда просто абсурден. Как у клоунов. Эфрос, разбирая второй акт, вспомнил фильм Феллини "Клоуны", который недавно видел, и просил, чтобы первая сцена второго акта - Епиходов, Дуняша, Яша, Шарлотта - игралась как чистейшая клоунада. Каждый ведет свою тему, но это ни во что не выливается. Белиберда, абсурд, клоунада. И все они кричат, не слушая друг друга.

Я помню, что, когда смотрела "Клоунов" в Женеве, у меня был острый приступ аппендицита. Я смотрела фильм и корчилась от боли и смеха, особенно в последней сцене - "похороны белого клоуна". Вот уж когда для меня абсолютно слились в единое ощущение - мысли о смерти, боль и комизм происходящего на экране.

Со скрупулезностью врача Чехов ведет историю болезни. Во втором акте в болезнь уже поверили. О ней говорят. Лихорадочно ищут средство спасения. За Лопахина цепляются: "Не уходите... Может быть, надумаем что-нибудь!" "Нелюбимому врачу" Лопахину раскрывают душу (монолог Раневской о "грехах"), докапываются до причины болезни. На откровенность Раневской Лопахин тоже отвечает откровенностью: говорит о своем несовершенстве, что отец бил палкой по голове и что сам он пишет, "как свинья". Ему кажется, что его сейчас слушают, разговаривают с ним "на равных" и - вдруг - такая бестактная реплика Раневской: "Жениться вам нужно, мой друг... На нашей бы Варе..." От неожиданности, ведь его перебили почти на полуслове, он соглашается торопливо: "Что же? Я не прочь... Она хорошая девушка"... Наэлектризованная атмосфера вызывает неожиданный монолог Пети. Но его тоже никто не слушает, не принимают всерьез. Он в ответ возмущенно кричит: "Солнце село, господа!" - "Да!!!" - и... слышен тревожный звук лопнувшей струны. И как предзнаменование - проход