На простыне почему-то остаются темные пятна; на подушке, за которую он только что брался рукой, - тоже. Зумент подносит растопыренные пальцы к глазам. Руки в чем-то перепачканы. Он пытается стереть странные пятна, но чем дальше, тем темнее они становятся. Сунув ноги в ботинки, Зумент открывает дверь, высовывает голову в коридор и, никого не обнаружив, идет в туалетную комнату.

Из крана ударяет струя воды. Зумент почем зря трет руки, скребет их ногтями, но проклятые пятна пе отходят, а только расползаются еще больше, и теперь кажется, будто кисти рук обмакнули в кровь. Но Зумент продолжает неистово тереть. Весь забрызганный водой, уже ни на что не обращая внимания, он сражается с этой окаянной краской, его движения становятся все более бессмысленными и лихорадочными.

Он встает на четвереньки и трет ладони о прохладный цемент, то и дело поднося руки к глазам и убеждаясь, что все усилия напрасны.

В первый момент он даже не чувствует на своем плече чужой руки, он не слышал шагов, и только когда дежурный воспитатель встряхивает Зумента посильней, тот отскакивает в сторону и прячет руки за спину, как загнанный в угол клетки звереныш.

– Что, влип?
– холодно замечает дежурный.
– Не майся, заверни кран!

* * *

– Прибыла мать Зумента, и с ней какая-то девушка, - докладывает Киршкалну контролер.

Воспитатель выходит в коридор проходной. У двери стоят две, почти одного роста и сложения, женщины. Старшая выходит вперед; в одной руке у нее хозяйственная сумка, в другой паспорт. Взгляд ее недоверчив, но ярко накрашенный рот на всякий случай растянут в заискивающей улыбке. Вторая еще совсем юная, но ее смазливое личико имеет уже довольно потасканный вид; глаза с подсиненными веками недоуменно моргают. Она в ярко-красной нейлоновой куртке, слегка прикрывающей то место, откуда начинаются ноги, и никак нельзя сказать, есть ли на гостье еще какая-нибудь одежда, поскольку черные ажурные чулки убегают прямо под куртку.

– Я воспитатель Николая Зумента, - здоровается Киршкалн, и женщина, спрятав паспорт в сумку, протягивает ему руку с лакированными ногтями.

– К сыну мы приехали, - говорит она.

– Насколько мне известно, сестры у Николая нету, - смотрит Киршкалн на накрашенную девицу.

– Она ему двоюродная, - поспешно поясняет женщина.

– С двоюродными свидания не разрешаются, - говорит Киршкалн матери, затем обращается к девушке: - Вам придется обождать за воротами.

– А может, разрешите? Ей так хотелось повидать Колю.

Теперь голос у женщины воркующий и ласковый, а улыбка уже на пол-лица. Она придвигается чуть ближе, на губах отчетливо видны крошки лиловой помады, и в нос. Киршкалну ударяет острый аромат духов.

– Нельзя! Вы пойдете со мной, а эту гражданочку, - говорит он контролеру, показывая на девушку, - выпустите наружу.

Киршкалн уверен, что это и есть Зументова Пума, - Хи!
– слышит он, как позади не то хихикнули, не то фыркнули, и двери закрылись.

Проводив мать в комнатку для беседы, Киршкалн просит его извинить и возвращается в проходную.

– За сестренкой понаблюдайте! Позвоните на посты! У нее всякое может быть на уме.

– Сына своего, к сожалению, вы сию минуту повидать не сможете, возвратясь, говорит он матери Зумента.
– Николай в дисциплинарном изоляторе.
– Киршкалн смотрит на часы.
– Его выпустят через час двадцать минут, когда закончатся пять суток его наказания.

– Господи, да за что же это такое? Чего же Коля наделал?

~- Организовал вымогательство депег у воспитанпиков и избиение своих товарищей. Так что, как видите, ничего приятного и утешительного я вам сообщить не могу.

– Разве здесь это возможно? Почему же вы за ним пе смотрите?

– Если как следует постараться, кое-что возможно даже -здесь. А нас лучше уж не упрекайте, у вас на это нет ни малейшего права.

– Как это - нету права? Я все-таки мать.

– Нет, я вас матерью не считаю.

– Чего?!
– не веря своим ушам, переспрашивает женщина.

На какой-то миг она кривит рот в иронической улыбке, откидывает назад голову, и кажется, вот-вот закатится пошленьким смехом. Затем губы перекашиваются, лицо вдруг делается старым и увядшим. Плечи ее опускаются, голова никнет, и Киршкалну видны лишь эти угловатые плечи и темные, завитые волосы, к которым кое-где пристали чешуйки перхоти. Когда мать Зумента вновь поднимает глаза, губы ее сжаты и лицо лишено выражения, лишь на желтоватой коже возле ямки меж ключиц нервно пульсирует вена.

– А я... я ничего не могла поделать. Не знаю.
– Ладони сложенных на коленях рук приподнимаются в стороны в бессильном жесте.
– Ума, видно, маловато, не сумела. Что делать. Старалась как могла, но...
– Руки снова шевельнулись. Она подняла было взгляд на воспитателя, но тут же отворачивается к окну и застывает в неподвижности.
– Одна. Все одна и одна.

Где вам понять!..
– Слова тяжелые, с трудом переваливают через губы.

Киршкалн молчит. Что ей на это сказать? Тяжело, конечно же тяжело.