Шрифт:
Глаза Дамиена потемнели от гнева, лицо побледнело.
— И что же вам угодно? — спросил он, раздувая ноздри. — Вы желаете оплатить его карточный долг?
— Ну, не совсем так, — промямлила Ванесса.
— Выражайтесь яснее, пожалуйста!
Ванесса тяжело вздохнула. Карточный поединок имел место всего двое суток тому назад, и она еще не пришла в себя от потрясения, которое испытала, узнав о его исходе: Обри проиграл барону не только все свое личное состояние, но и родовое поместье, и дом в Лондоне.
Сама Ванесса не страшилась нависшей над ней угрозы провести остаток дней в нищете: она хлебнула в жизни немало горя. Но ей приходилось думать о матери и сестрах, оставленных беспутным братцем без средств к существованию. Они могли очутиться на улице без гроша в кармане. А это совсем не то же самое, что бегать от кредиторов.
— Я приехала к вам от имени своей семьи, милорд! — запинаясь, сказала Ванесса. — Я надеюсь, что вы войдете в наше положение и хотя бы частично простите Обри его карточный долг.
— Вы шутите? — прищурившись, спросил Дамиен.
— Нет, я говорю серьезно, — спокойно сказала Ванесса. — На моем попечении две младших сестры и больная мать.
— Не понимаю, почему меня должны волновать ваши семейные проблемы, леди Уиндем, — холодно обронил барон.
— Разумеется, милорд, это мое личное дело. Проблема в том, что, лишившись своего родового поместья, мои родственники утратят все средства к существованию.
— Это весьма печально, — спокойно произнес Дамиен.
Ванесса побледнела, шокированная такой черствостью, но предприняла еще одну попытку смягчить его сердце.
— Вы ведь знали, милорд, что мой брат скверно играет в карты, однако не отговорили его от соблазна выиграть у вас. И в итоге он просадил свое родовое поместье.
— Ему следовало быть более осмотрительным. Я не принуждал его рисковать, — холодно сказал барон.
— А разве вы не спровоцировали его на это, милорд? Признайтесь, что вы ловко раззадорили его, уязвив его самолюбие.
— Возможно, мадам. Среди карточных игроков это обычное дело, мы люди азартные. Но ваш брат вел себя чрезвычайно дерзко. Ему еще следует благодарить меня за то, что я не поддался желанию пристрелить его.
Кровь отхлынула от щек Ванессы: она знала, что барон, великолепно владеющий как пистолетом, так и шпагой, выиграл уже не одну дуэль.
— Что же вас остановило? — чуть слышно спросила она.
— Исключительно забота о репутации моей сестры, и того замаранной вашим братцем, — стиснув зубы, ответил Дамиен.
— Я не знаю подробностей печального происшествия с вашей сестрой, но слышала, что она серьезно пострадала, — сказала Ванесса.
— Пострадала? Да она стала калекой! — воскликнул барон.
— Мне искренне жаль, что так случилось.
— Неужели? — насмешливо спросил Дамиен, что было весьма цинично и жестоко с его стороны.
— Да, и мой брат тоже расстроен, — взяв себя в руки, продолжала Ванесса. — Он сожалеет о своем недостойном поведении и признает, что поступил жестоко с вашей сестрой. Впрочем, все это характерно для юности. И вы знаете это не хуже, чем я, милорд. Разве вы сами никогда не поступали так с людьми? Разве вы не допускали необдуманных поступков?
— Речь сейчас идет вовсе не обо мне, миледи, — сухо напомнил ей барон.
— Это верно, однако прошу вас еще раз обдумать мою просьбу. Мой брат еще так юн!
— Это очевидно. Мужчина не послал бы сестру просить за него, — язвительно заметил Дамиен.
Ей нечего было ему возразить, брат знал, что она намерена ехать к барону, однако не стал отговаривать ее от этой затеи.
— Милорд, неужели в вас не осталось ни капли милосердия? — воскликнула она, беря барона за рукав. — Помилосердствуйте!
По скулам Дамиена заходили желваки.
— Ваш брат не заслуживает снисхождения! — воскликнул он. — Он разрушил все, чем я дорожил! И теперь я отомщу ему той же монетой.
Эти слова, произнесенные холодным безжалостным тоном, означали окончательный приговор.
— Меня ждет карета, леди Уиндем, — добавил барон. — Лошади застоялись. — С этими словами он отступил и, резко повернувшись, удалился, провожаемый ее отчаянным взглядом.
Переступая порог своего лондонского дома, в котором обитали четыре поколения ее семьи, Ванесса с трудом сдерживала слезы. Она не позволяла себе плакать даже в самые тяжелые периоды своей жизни — после смерти мужа, а также в последовавшие за ней два трудных года. Поэтому она взяла себя в руки и не дала волю слезам и теперь.