Пришел поезд. Сели мы с Сидором, - я, барин, во 2-м классе, а он в 3-м. В вагоне сидят два господина и разговаривают.

– Вот из А. пишут, - говорит один, - что крестьяне С-й, Г-й, П-й волостей постановили учредить в своих волостях народные школы...

– Но что же значит по одной школе на волость?

– Конечно, мало, но все-таки отрадно видеть, что народ стремится к образованию и, сознавая необходимость его, жертвует свои трудовые деньги на устройство народных школ.

Эге, думаю, господа-то городские, и наверно из Петербурга! не знают еще, что у нас все можно, что если начальство пожелает, то крестьяне любой волости составят приговор о желании открыть в своей волости не то что школу, а университет или классическую гимназию! Захотелось мне поговорить с господами, которые верят тому, что печатается в "Ведомостях". Захотелось проверить самого себя, потому что три года тому назад, когда я был еще в Петербурге, я тоже всему верил, что пишут в газетах, верил, что народ стремится к образованию, что он устраивает школы и жертвует на них деньги, что существуют попечительства, что есть больницы и пр. и пр. Словом, верил не только тому, что в какой-то волости крестьяне постановили приговором "учредить школу", но и собственным корреспондентским рассуждениям о том, что "отрадно видеть, как стремится народ к образованию" и пр.

Да... три года тому назад я всему этому верил. Но в деревне я скоро узнал, что многое не так, и что "Ведомостям" верить нельзя; дошел до того, что перестал читать газеты и только удивлялся; для кого все это пишется?

Я ехал из Петербурга с убеждением, что в последние десять лет все изменилось, что народ быстро подвинулся вперед и пр. и пр. Можете себе представить, каково было мое удивление, когда вскоре после моего водворения в деревне, ко мне раз пришел мужик с просьбою заступиться за него, потому что у него не в очередь берут сына в школу.

– Заступись, обижают, - говорит он, - сына не в очередь в школу требуют, мой сын прошлую зиму школу отбывал, нынче опять требуют.

– Да как же я могу заступиться в таком деле?
– спросил я, 129 удивленный такою просьбою.

– Заступись, тебя в деревне послухают. Обидно - не мой черед. Васькин сын еще ни разу не ходил. Нынче Васькину сыну черед в школу, а Васька спорит - у меня, говорит, старший сын в солдатах, сам я в ратниках был, за что я три службы буду несть! Мало ли что в солдатах!
– у Васьки четверо, а у меня один. Мой прошлую зиму ходил, нынче опять моего - закон ли это? Заступись, научи, у кого закона просить.

Действительно, когда зимой у мужика нет хлеба, когда чуть не все дети в деревне ходят в "кусочки", - как это было в первую зиму, которую я провел в деревне - и этими "кусочками" кормят все семейство, понятно, что мужик считает "отбывание школы" тяжкой повинностью. Но, присмотревшись, я скоро увидал, что даже и в урожайные годы совсем не так "отрадно и пр.", как пишут в "Ведомостях".

Впрочем, теперь со школами полегче стало; школы не то что уничтожаются, но как-то стушевываются. Вскоре после "Положения" на школы сильно было налегли, так что и теперь в числе двадцати, двадцатипятилетних ребят довольно много грамотных, то есть умеющих кое-как читать и писать. Но потом со школами стало полегче, и из мальчишек в деревне уж очень мало грамотных. Богачи, впрочем, и теперь учат детей, но в "своих", а не в "приговорных" школах: сговорятся между собою несколько человек в деревне, наймут на зиму какого-нибудь солдата, он и учит.

После школ пошли попечительства. Завели везде попечительства, и отчеты о них подают, но теперь и с попечительствами стало полегче.

Теперь более в ходу приговоры о пожертвованиях в пользу общества попечения о раненых, а в последнее время взяли верх приговоры об уничтожении кабаков и уменьшении пьянства. Стоит только несколько времени последить за газетами, и потом можно наизусть настрочить какую угодно корреспонденцию... "Крестьяне NN сельского общества приговором постановили, в видах уменьшения пьянства, из 4 имеющихся в селе N кабаков, уничтожить два", и затем - "отрадно, что в народе пробуждается сознание", и пр. и пр.

– Вас не обеспокоит, если закурю папироску?
– обратился я к одному из пассажиров.

– Сделайте одолжение, - мы тоже закурим.

– Из Петербурга изволите ехать?

– Да, а вы, кажется, на этой станции сели?

– На этой.

– Вероятно, из местных землевладельцев?

– Да-с, есть именьишко неподалеку от станции.

– В Г. едете?

– Да-с, в Г., на сельскохозяйственную выставку.

– Мы тоже в Г.

– По судебной части, вероятно, служить изволите? 130

– Да.

Разговор завязался. Господа всем интересовались, стали расспрашивать о земстве, о школах и пр. и пр.

– Помилуйте, говорю, все есть, не только школы - у нас классическая гимназия в уездном городе заведена, потому что торговля большая и купечество богатое! Везде школы, попечительства, земство, больницы, мировые судьи... Общество сельскохозяйственное есть! Выставка устроена!

И пошел, и пошел. Всем-то они интересуются, обо всем расспрашивают, а между тем машина все бежит да бежит; к большой станции подошла - обед.

– Да вот посмотрите, какова станция, отделка какая, цветы, сервиз, прислуга.

Пообедали, опять сели и начали болтать... Расспрашивают, как мы, землевладельцы, относимся к делу общественного образования.

– Сочувствуем-с, сочувствуем-с.

– А вот в других губерниях не так. Прискорбно, что иногда землевладельцы даже тормозят дело народного образования.

– Помилуйте, не может быть.

– А дело барона Корфа?

– Не знаю-с.

– Чрезвычайно интересное дело. Да вот прочитайте.