Утром Иншаков вызвал к себе Гуляева. В кабинете у него сидел Бубнич. Оба за последнее время осунулись, щеки Иншакова рыжели двухдневной щетиной. Сквозь открытые окна доходил в кабинет запах палой листвы и свежего навоза.

– Допросил Гвоздя?
– спросил Бубнич, поворачиваясь от окна навстречу Гуляеву.

– Допросил. Это они втроем ограбили склад кооперации. Сторож знал Веньку - того, кого застрелили в перестрелке в доме у Власенко. Это и помогло. Сторож приторговывал зажигалками. На этом его и купили, хотя по ночам он был осторожен. Поддался на знакомое лицо. Фитиль ударил его по голове ломиком, они быстро очистили склад и вынесли вещи... Но дальше неясно. Я спрашиваю: вещи сразу перенесли к Власенко? Отмалчивается. Я спрашиваю: был еще кто с ними? Говорит: никого не было, но говорит неуверенно. Думаю, дня через два расколется. Он в холодной сидит. Там ему не нравится.

– Расколоть-то надо, понимаешь, какое дело, сегодня, - сказал Иншаков. Он сидел в своем кресле. Под светлыми ресницами изредка проблескивали линялые голубые глаза.
– Дела такие, что сейчас от этой нити черт его знает что зависит...

Он повернулся к Бубничу:

– Военком звонил. Грибники и орешники идут валом. Чуть не до драки с караульными. Мы с этим, понимаешь, какое дело, подсобным промыслом можем в город всю банду пропустить.

Бубнич долго молчал. Потом сказал:

– Озлоблять людей нельзя. И без того положение трудное. Губерния просит продержаться две недели, раньше помощи прислать не может. О Клеще сведений фактически нет. Но, судя по всему, о нас он знает многое. Установлено, что в городе действует контрреволюционное подполье. Белые они, эсеры или анархисты - это еще только предстоит выяснить. Выход один действовать. А как - это надо обдумать. Вот, товарищ Гуляев, какое положение. Так что ваш Гвоздь должен заговорить. А как Власенко?

– Пока в истерике. Допрашивать нет смысла.

– Сегодня же допросить и выяснить все, что она знает.

– Есть!

Вернувшись в свой кабинет, Гуляев сразу же попросил привести Гвоздя. В комнате дымно бродило солнце, вились тучи пылинок.

Ввели арестованного. Гуляев махнул охране, чтоб ушли, приказал заключенному сесть. Гвоздь должен был заговорить, и, должно быть, он увидел решимость в гуляевских глазах, потому что сразу занервничал.

– Твое настоящее имя?
– Гуляев смотрел на него с ненавистью, которую не желал скрывать.

– Семен, - сказал Гвоздь, отводя глаза. Русые волосы его взлохматились и потемнели за время пребывания в холодной.

– Фамилия?

– Да кликай Гвоздь. Мене все так кличут.

– Мне плевать, как тебя кличут. Я спрашиваю фамилию.

Гвоздь передернул плечами, словно ему было холодно:

– Воронов, я и забыл, когда меня так звали.

– Говорить будешь?

– А чего говорить?
– тянул время Гвоздь.

– Последний раз спрашиваю: будешь говорить?

– А то - что?

– Охрана!
– крикнул Гуляев.

Вошел молодой милиционер.

– Товарищ боец!
– сказал он строго.

– Слушаю, товарищ следователь!

– Взять арестованного и сдать в трибунал.

– Есть, - конвоир выставил перед собой штык, шагнул вперед.

Гвоздь вскочил.

– Ладно, - сказал он, поворачиваясь к Гуляеву, - все расскажу... Только выгони этого...

– Товарищ боец, благодарю за службу, - сказал Гуляев.
– Покиньте на время это помещение.

Конвоир четко откозырял и вышел.

– Где припрятали товар?
– спросил Гуляев.

– Да мы, почитай, его и не вывозили, - сказал Гвоздь, - мы его только что перенесли - и всего делов.

– Куда перенесли?

– А через улицу. Там напротив лавка была при старом режиме. Она теперича закрытая. У Фитиля...
– Гвоздь замолк и снова передернул лопатками, - у его ключ был, мы за полчаса весь товар и перенесли. Все там и оставили. А на другой день добыли тачки...

– У кого?

– Фитиль все... Ни я, ни Венька - мы не касались. Привез три тачки. Мы и перевезли все к Нюрке... Народ-то этими тачками завсегда пользуется.

– Хлебные склады вы подожгли?

– А на кой нам надо было их жечь? Тот склад кооператорский мы ведь почему взяли? Там всё вещички были, которые сбыть легко. Мануфактура, сахар. А хлеб продавать - враз заметут и к стенке! Какая ж нам выгода поджигать?

– Где сейчас Фитиль?

– Того не знаю, - Гвоздь отвел глаза.
– Он мне не докладывался.