Чтобы не потревожить душевное состояние мужа, который, наверное, в скором времени станет отцом, Гюльназ огляделась вокруг. Как преобразились в эти несколько минут люди, которых она хотела обрадовать воображаемой буханкой хлеба. В глазах старика в очках, с головой, обмотанной толстым шерстяным шарфом, застыли две слезы. Женщина с ввалившимися щеками, длинным, тонким носом так шумно дышала, что доносился до Гюльназ сквозь завывание ветра. Гюльназ поняла, что еще раз ошиблась: как неправа она была, мечтая облагодетельствовать этих людей хлебом. Нет, они достойны более ценной награды: "Говорит Москва!" И теперь они были счастливы, хотя великие муки ждали их еще впереди.

Искендер, получив хлебную норму на двоих, вручил ее Гюльназ. Это означало, что сегодня они не будут есть здесь, на улице, стоя. Голод будто прошел.

– Гюлю, когда ты сегодня придешь домой?

Это были первые слова, которые он произнес после того, как смолк репродуктор. "Почему он ничего не говорит о том, что только что услышал по радио? Что будет с Ленинградом, блокадой?"

– Вечером, если ничего не случится... Если не прибудут новые раненые... А что?

– Не навестить ли нам сегодня Зубермана? Давно мы не слушали Бетховена.

Радостно, с изумлением Гюльназ посмотрела на мужа. Это предложение было созвучно только что услышанному по радио. И, воодушевившись страстью к Бетховену, лелеемую в сердце Искендера, сказала:

– Это ты очень хорошо придумал, - И взволнованно добавила: - Я хочу тебе что-то сказать.

Искендер вздрогнул от скрытого огня этих слов. Заглянув в беспокойные глаза, устремленные на него с пугливым и виноватым выражением, тихо спросил:

– Ты хочешь что-то спросить, Гюля?

– Ты не рассердишься?

"О господи! Что еще может придумать это существо?"

– Знаешь, Искендер... у нас будет ребенок!..

Искендер молчал, удивленно уставясь на нее. Смысл сказанного не доходил до него. Наконец, вытащив из кармана носовой платок, он вытер слезы на длинных ресницах Гюльназ и почувствовал, как на лбу у него выступил холодный пот. Он молчал. Платком, смоченным слезами Гюльназ, он вытер капельки пота со своего лба, уже схваченные морозом, и нежно взял ее под руку.

20

В тот вечер они не смогли пойти к Зуберману, Искендер не пришел домой со смены и ушел работать в ночь.

Только через два дня они оказались перед знакомым домом на Невском. Старик обрадовался их приходу.

– Рады вас видеть, Герман Степанович, - Искендер горячо пожимал его холодную длинную ладонь.
– Гостей принимаете?

– Добро пожаловать... Александр, Гюля!.. Очень хорошо... Что это мы стали в дверях? Проходите, пожалуйста...
– Старик старался скрыть волнение.
– Как видите, в коридоре не так уж холодно... Теперь мы его еще согреем своим дыханием.

– Мы уже несколько дней собираемся вас навестить, - говорил Искендер, снимая пальто.
– Все времени нет.

В голубых глазах Зубермана блеснул и погас грустный огонек.

– Как же, как же.
– В спокойном и мягком голосе музыканта тоже можно было различить грусть.
– Ну, Гюля, дочка, рассказывай, как ты? Как ладишь с ранеными?

Теперь маленький луч его грустных глаз был направлен на нее.

– Все хорошо, Герман Степанович!

Зуберман забрал у Гюльназ пальто, повесил на обычное место на вешалке.

В комнате они уселись на той же кушетке, а хозяин устроился в клеенчатом кресле, придвинутом к столу. Герман Степанович все еще не знал, как им выразить свою признательность за то, что в такое время вспомнили о старике,

– Искендер, что на заводе?

– Держимся, работаем, - тихо проговорил Искендер.

У старика просветлели глаза.

– Это хорошо. На ваш завод смотрит весь город. Он - надежда фронта.

Герман Степанович почему-то разнервничался.

– Мы это знаем, Герман Степанович.
– Искендер хотел его как-то успокоить.
– Фашисты кружат над нашими головами. Но и мы свое дело делаем.

Внезапно старик резко поднялся, взял со стола ноты.

Искендер и Гюльназ переглянулись: "Ты видишь, старику очень трудно..." - "Конечно, вижу..."

Крепко сжав в руках ноты, Зуберман остановился перед Гюльназ.

– Гюля Мардановна, будьте любезны, скажите, чем я могу сегодня вас порадовать?

– Чем хотите, Герман Степанович. Видеть вас, слушать вас, для нас всегда - счастье.

В светло-голубых глазах вспыхнул и снова погас ликующий огонек.

– Раз так, у нас нет ни права, ни времени сидеть сложа руки. Мы должны работать. Правильно я говорю?
– Он полистал ноты.
– Теперь в Ленинграде никто, даже такие старики, как я, не могут сидеть без дела.