– Э, да кончай, ладно, - прозвенел неожиданно лихой голос. Разбубнился! Подумаешь!

Молодой солдат в накинутой на плечи шинели и с объемистой сумой в руках надвинулся на Пастухова из толпы. В стальных, немного навыкате глазах его играло веселое и хитрое безумие. Он держал высоко крупную светловолосую голову, увенчанную сплюснутой в блин фуражкой, и белые, необычно для молодых лет мохнатые брови его ходили вверх и вниз торжествующе страшно.

Пастухов попробовал отстранить солдата, но он напирал, быстро перекатывая глаза с начальника на людей и назад, на Пастухова.

– Подумаешь! Я - Пастухов! Отыскался! Я тоже не веревками шит, не лычками перевязан! Я, может, Ипат Ипатьев, раненый воин. А терплю! Сказано дожидай - я дожидаю. А то, ишь ты: я - Пастухов, подай мне Балашов!

– Брось, - сказал солдат постарше, расплывчато, как будто лениво, но смышлено улыбаясь, и примирительно тронул молодого за локоть.

– Нет, не брось, погоди! У меня хоть и один зрачок, а я востро вижу, чего ему на Балашов захотелось! На юг, барин, метишь податься? К белым генералам под крылышко? Я раз-би-ра-юсь!

– Я не барин, у вас нет оснований со мной так говорить, - произнес Пастухов увещательно, как старший.
– А вопрос - куда мне ехать, я надеюсь решить без вашего участия.

– Ловкий, - еще более лихо и раздраженно вскрикнул солдат.
– Теперь без нашего участия ничего не решается, если желаете знать.

Поднявшийся с пола Дибич был прижат людьми вплотную к спорщикам. Он видел, с каким самообладанием пытался Пастухов не потерять внешнего достоинства и как от этих усилий достоинство переходило в напыщенность и разжигало любопытство и подозрительность толпы. Все были замучены бесплодным ожиданием поездов, томились, изнемогали от скуки. Скандал обещал рассеять тоску. Охранник вяло помахивал винтовкой, чтобы дать выход начальнику станции. Вдруг сзади кто-то пробасил:

– Проверить его, что за человек он есть!

– Мы проверим!
– воодушевился солдат.
– Проверим, чего он задумал искать в Балашове!

– Что вы пристали?
– сказал Дибич.
– Человек едет с семьей, никому не мешает.

– А ты что? С ним заодно?

– Кто вам дал право говорить всем "ты"?
– набавил голоса Дибич.

Солдат окатил его оценивающим взглядом, сказал полегче, но по-прежнему задорно:

– Из офицеров, что ли? Недотрога.

– Из офицеров или нет - вы не имеете права грубить.

– А какое твое право меня учить?

– Право мое - год фронта!
– закричал Дибич на неожиданной и нестерпимой ноте.
– Право мое - два побега из плена! Я свое право добыл в немецких лагерях! В немецкой крепости!

Воспаленные ячменями веки его потемнели до гранатовой красноты, он стал быстро и туго растирать руки, сжимая их поочередно в кулаки - то правую, то левую, как будто с нетерпением готовясь к рукопашной и удерживая себя из последней силы. Солдат тоже крикнул, вращая выкаченные безумные глаза:

– Ты что визжишь? Кто я тебе, что ты на меня визжишь?

– Брось, Ипатка, брось!
– опять потянул его за рукав пожилой солдат.

– Нет, врешь!
– расходился Ипат.
– На-ка, держи!
– Он ткнул ему в руки свою пузатую суму и тотчас схватил за локоть охранника: - Веди, товарищ, к начальству, веди всех! Там разберутся.

– Проверь их обоих!
– снова раздался бас.

Толпа уже гудела, перехватив и раздувая спор, - каждый сыпал в одну кучу всякого жита по лопате. Охранник отмахивался - ему хотелось, чтобы все разошлись по местам, - но солдат понукал его, и народ шумел. Внезапно пронесся грудной женский голос:

– Саша, сейчас! Я с тобой! Не ходи один!

Анастасия Германовна расталкивала людей, пробираясь к Пастухову. Он разглядел ее через головы. Бледный, затвердевшими, точно на холоде, губами он бросил ей небрежно ласково:

– Ничего не случится. Глупости. Ступай к Алеше.

Он обернулся к охраннику:

– Идемте, - и пошел первым, так решительно, что народ расступился.

В пустой узенькой комнате, около застекленной двери, за которой виднелась платформа, сидел человек в штанах галифе и читал брошюрку. Он поглядел на вошедших, заложил страницу обгорелой спичкой, расставил ноги.

– Кто такие?
– не спеша спросил он охранника.

– Шумят.

– Они вот, товарищ, желают на Балашов, - молодецки сказал Ипат, указывая отогнутым большим пальцем на Пастухова и затем поворачивая палец на Дибича, - а вот будто из германского плена берет их под защиту. Народ сомневается.

– Вы что же - народ?
– спросил товарищ.

– Народ, - серьезно ответил солдат.
– Прежде Томского полка, третьего батальона, двенадцатой роты ефрейтор Ипат Ипатьев. В Красной Армии добровольно. Был в боях. Отпущен по ранению.