– Все равно не верю. Что это?

Цветухин зажмурился и чуть-чуть покачал головой.

– Что за зелье, я тебя спрашиваю, комедиант?

– Пер-вач, - сценическим шепотом произнес Цветухин и вскинул брови до предела.

– Не может быть, - сказал Александр Владимирович потрясенным голосом.
– Немыслимо. Неправдоподобно. Противоречит естеству человеческого разумения. Убью, если врешь, Егор!

– Аночка, подтверди!
– с мольбой попросил Цветухин.

– Есть ли хоть крупица правды в том, что говорит этот безрассудный человек?
– строго обратился к ней Александр Владимирович.
– Спиртоносит ли хоть самую малость содержимое этого убогого сосуда?

– К сожалению, да, - улыбнулась из своего укрытия Аночка.

Пастухов взял у Егора Павловича бутылку, приподнял к свету, проницательно вгляделся в загадочный туман влаги, внезапно прокричал:

– А-ся! Немедленно на стол стюдень!

– Боже мой, сколько шуму!
– ответила Ася, делая перепуганное лицо и в то же время премило смеясь Аночке, как естественной союзнице.

– Воболка!
– неожиданно тонко воскликнул Дорогомилов.
– Есть провяленная весенняя астраханская воболка!

Он с прихода гостей не проронил ни звука, сначала не понимая, что происходит - ссорятся ли друзья или шутят, а потом чувствуя, как завораживают и тянут за собою переливы и прыжки цветухинской игры. Раньше Егор Павлович доставлял ему глубоко интимные переживания. Актер был зрелищем, резко отделенным непереходимой чертой: он действовал, а Дорогомилов смотрел. Теперь никакой черты не было, зрелище вошло в самый дом Дорогомилова и звало не к созерцанию, а к действию наравне с актером. Это было невероятно: Арсений Романович будто попал на сцену и участвовал в одном спектакле с Цветухиным!

Но, воскликнув насчет воболки, Арсений Романович тут же застеснялся, потому что все стали глядеть на него с ожиданием - что же он теперь сделает, и ему непременно надо было что-нибудь сделать. Пастухов рассматривал его зашевелившиеся космы с таким изумлением, будто эти сивые пряди волос вдруг ожили на манекене в пыльном окне парикмахерской. Дорогомилов замер. Тогда Александр Владимирович подвинулся к нему, тронул мягко под локоток и произнес, слегка загнусавив, мучительно и сладострастно:

– Арсений Романович, милый! Поколотите! Поколотите! Поколотите ее об угол плиты. Покрепче. Пока не проступят соки. Потом облупите и надерите, родной мой, со спинки, с балычка, этаких тоненьких ремешков. От хвостика к головке.

Цветухин туго зажмурил глаза.

– Ремешками такими, ремешками!
– изнывая, договорил Пастухов и тоже зажмурился.

– Чую! Чую настоящего земляка! И отлично понимаю!
– опять воскликнул Дорогомилов, и все сразу задвигались в неодолимой потребности скорее все устроить.

Но Егор Павлович дирижерским мановением остановил беспокойство, плавно приблизился к Аночке, взял ее за руку, которой она не хотела давать, и потянул на середину комнаты.

– Прежде чем выпить за повстречанье, - сказал он торжественно, - нам предстоит решить еще один, не терпящий отлагательства, технический вопрос. Фатальный случай сковал это молодое существо...

– Егор Павлович, ну, право же, не надо!
– противилась Аночка. Пунцовая краска занялась у нее на всем лице, и она как-то неловко пятилась, продолжая вырывать свою руку.
– Я чувствую себя совсем хорошо!

– А вы не стесняйтесь, - приободрила ее Анастасия Германовна и с женской догадливостью спросила: - У вас каблук оторвался. Правда?

– Бедняжка просто стоит на гвозде!
– возбужденно подхватил Егор Павлович.
– Каюсь, вина моя. Мы шли через трамвайную линию, Аночка угодила каблуком в рельс, - кнак!
– и понимаете? Я бросился на выручку, нашел какой-то там булыжник, стал приколачивать, и знаете - вот эдакий гвоздище, из-под стельки, - ужас! И ничего я не мог поделать! Как мы дошли?
– понять невозможно...

– Как вы дошли!
– лукаво переговорил Пастухов.

– Как дошли!
– не сообразил сразу Егор Павлович, но приостановился: А что?

– Ничего. Ты ведь про бедняжку Аночку? Или, может, у тебя тоже гвоздь в башмаке?

– Ну, конечно, про Аночку. Но ведь... сердце-то не железное?

– Не железное, - быстро согласился Пастухов.

– А вы разуйтесь, - сказала Анастасия Германовна так ласково и проникновенно, будто давала совет по крайне секретному делу.

Егор Павлович пододвинул Аночке стул. Она села. Он с ловкостью стал на одно колено, чтобы помочь ей снять туфлю. Но она тотчас вскочила, отбежала, прихрамывая, назад к этажерке, стряхнула прочь туфлю и по-журавлиному подобрала разутую ногу. Смущения ее как не бывало, - она баловливо посматривала на всех, следя за преувеличенным переполохом, поднятым Егором Павловичем.