— Подлые, скрытные гадины! Никому из туземцев нельзя доверять, все предатели!..

— Преувеличиваете, — бормочет Богдан.

— А вы думаете, — язвительно говорит офицер, показывая пальцем на Раяону и Рамасо, сидевших у стены, — вы думаете, им можно доверять?

Настало время призвать его к порядку.

— Господин поручик!! — крикнул я резким голосом.

Я демонстративно отложил в сторону нож и вилку и выпрямился. Богдан делает то же самое. Наступает напряженная тишина. Смотрим на него твердо и решительно.

Он приходит в себя. Возбужденное лицо успокаивается. Офицер буркнул под нос что-то вроде «извините» и потянулся к тарелке. Одновременно протянул руку за бутылкой с ромом, глазами спрашивая разрешения.

Я отрицательно покачал головой и, пытаясь учтиво улыбнуться, говорю:

— Если можно, прошу вас, не пейте больше. Сейчас подадут кофе…

Гость послушался, убрал руку. Успокоился.

Обед продолжается.

Обед похож на игру с динамитом. Каждая секунда грозит взрывом. Сидим за столом, как на угольях, с нетерпением ждем конца трапезы.

Пока все идет довольно гладко. В веселом настроении принимаемся за кофе.

Солдаты в это время варят рис во дворе старосты. Ничего не ели только мальгаши, согнанные во двор. Оттуда доносится негромкий говор.

И вдруг во дворе, вернее в хижине старосты, раздался пронзительный крик; мы оборвали разговор на полуслове и сорвались с места. Потрясенные прислушиваемся. Раздаются новые нечеловеческие вопли. Мы вопросительно смотрим друг на друга.

Крики, сначала прерывистые, переходят в протяжный вой и хрип.

Офицер вскакивает с места как ошпаренный.

— Да это же Али!

— Капрал Али? — спрашиваю, подозревая самое худшее.

— Он!

Мои гости в таком же ужасе, как и я: звуки, которые доносятся со двора, дают основание предполагать, что мальгаши в припадке отчаяния набросились на капрала и истязают его.

Вылетаем из хижины и, изумленные, останавливаемся. Люди во дворе, как и прежде, сидят спокойно, только все напряженно смотрят в сторону хижины старосты. Оттуда доносится хрип Али.

Мы бросились туда. Там на полу лежит Али, корчась от боли. Глаза закатились, лицо какое-то зеленое, цвета плесени. На губах пена.

— Ой-ой-ой-ой-ой-ой! — стонет он и рвет руками живот. Судороги сводят его громадную тушу.

— Он кончается, — с ужасом говорит подпоручик и приказывает стоящим вокруг солдатам: — Дайте ему воды!

— Осторожно с водой! — предупреждаю. — Ему это может еще хуже повредить.

Али стонет, точно его рвут на части. Исчезла обычная наглость и надменность. Внезапная болезнь сделала его похожим на беспомощного ребенка.

Мальгаши во дворе затянули какую-то странную, монотонную песню. Звучит она потрясающе, точно ворчит зверь, запертый в подземной пещере. Несколько без конца повторяемых тонов похожи не то на жалобу, не то на угрозу. Каждый из мальгашей поет тихо, но все голоса вместе сливаются в мощную волну, оставляющую неизгладимое впечатление.

— Что это? — возмущается офицер.

— Погребальное пение, посвященное Али, — поясняет Рамасо.

— Разве нельзя им запретить?

— Можно, поручик… В ваших руках власть и солдаты.

Офицер подавил в себе готовое вырваться проклятие и обращается к присутствующим солдатам:

— Что он ел?

— Капрал Али ел рис, господин поручик!

— Какой рис?

— Тот же, что и мы. Мы сами готовили.

— И ели из одного котла?

— Да, господин поручик.

— У вас тоже боли в желудке?

— Нет, господин поручик.

— А до этого Али ел что-нибудь?

Этого солдаты не знают. Если ел, то где-то случайно, когда был в деревне. Никто не видел. Когда спросили самого Али, он ничего не ответил. Все стонал в полузабытьи.

Офицер вызывает во двор старосту, учителя и меня. Люди запели тише, но пения не прекратили.

— Тихо!!! — гаркнул офицер.

Тишина продолжалась только несколько мгновений. В самом отдаленном углу кто-то подал ноту, и снова раздался прежний, упорный гул.

— Для меня, — говорит офицер, обращаясь к нам, — нет сомнения: капрал Али отравлен здесь, в деревне. Вы не находите этого, господа?

— Признаки болезни наводят на размышления, — говорю я, — но заявлять об этом определенно нельзя. Впрочем, у меня нет опыта в таких делах.