– Ты должен показать нам и другие фотографии. Даже если они не прошли твою цензуру.

– Большая часть стоящих снимков хранится в городе. Я захватил сюда на уик-энд лишь несколько фотографий, - ответил он.
– Те из них, которые ты не видела, ещё не разобраны мною. Я собираюсь просмотреть их... не все они пригодны для публикации...

– Если ты ждешь от меня помощи в осуществлении этого замысла, я должна участвовать в процессе отбора. Ты что-то говорил о моем вкусе.

– Конечно. Мне нужен твой совет.

Он мысленно перебирал содержимое двух других папок, привезенных им на остров. Есть ли там что-то, определенно не предназначенное для её глаз? Она смотрела сейчас на него. Ее глаза напоминали кусочки черного блестящего стекла. Рот Лайлы был напряженным, длинная шея немного подалась вперед.

Он собирался отобрать для книги несколько сексуальных фотографий, способных придать ей пикантность, но тут требовалась осторожность. В его сознании мелькали слова "безвкусица", "эксплуатация", "вульгарность". Некоторые персонажи были узнаваемы. Это порождало новую проблему. Когда Лайла увидит некоторые фотографии, они станут заговорщиками; он не представлял, в какой степени может доверять ей. В этом отношении он знал её очень плохо, хотя они были светскими друзьями уже много лет.

– У меня есть здесь и другие фотографии, но они не являются лучшими, - быстро произнес он.
– Среди моих работ мало классических портретов и цветных натюрмортов. Я хотел поговорить с тобой об этом.

Может быть, она просто хочет быть боссом, подумал он. Утвердить свою власть. Все они одинаковы. Женщины. Богатые женщины.

Она раздраженно повернулась к нему спиной, чувствуя, что её нервы подают сигналы бедствия. Она нуждалась в транквилизаторе, но время приема очередной пилюли ещё не пришло. Она может немного схитрить. Она часто поступала так. Фотографии разволновали её - некоторые из них были рассчитаны на такой эффект. Простая нагота в обстоятельствах, запрещавших её, волновала Лайлу.

Она обнаружила этот факт в детстве, когда жила в мире, состоявшем наполовину из суровой реальности, наполовину - из приятных фантазий. До отъезда в частную школу она жила в доме из пятидесяти двух комнат (сюда входили башенки и помещения для слуг) с ужасным отцом, надменной, непреклонной матерью и многочисленной прислугой. Домашним хозяйством управляли по-армейски строго. Все делалось по звонку, ритуалы оставались неизменными. Родители завтракали с ней по очереди в комнате, полной тропических растений. К ленчу мать выходила в платье из белой парчи, многочисленные кольца унизывали её пухлые желтоватые пальцы. У неё был огромный бюст, квадратное лицо, редкие, бесцветные, коротко постриженные волосы и золотые коронки на зубах.

Разговаривать с матерью всегда было трудно. Если Лайла спрашивала о чем-то интеллектуальном, например, о книгах, или интересовалась расстоянием до луны, мать оказывалась в растерянности. Если Лайла интересовалась жизнью слуг (вечная тема в больших домах), мать приходила в ужас. Когда Лайла задавала вопросы о родственниках, мать поджимала губы и превращалась в каменную статую. Секс, как и людоедство, был запретной темой. Ей приходилось узнавать о нем от служанок. Однажды она услышала от них, что её мать моется под навесом из полотна. Было невозможно представить эту чопорную, затянутую в корсет женщину занимающейся любовью, но, несомненно, это имело место как минимум однажды. Это укладывалось в сознании Лайлы с таким же трудом, как и то, что Господь создал мир за шесть дней.

Лайла и её мать много говорили о погоде. Она влияла на сад, который был основным жизненным интересом матери. Она постоянно устраивала совещания с главным садовником насчет посадок. Лайла знала многое о растениях, но не о садовниках. Они казались скучными человечками, верившими в Бога и компост, но не интересовавшимися маленькими девочками. Почему главный садовник всегда был шотландцем или японцем? Лайла не знала ответа на этот вопрос. Но это было фактом жизни. Садовники не любят детей и животных. Еще один факт жизни.

Она знала все о цветах, сроках их цветения, могла объяснить, почему они растут в определенной части сада. Она любила пышные розовые пеоны, появлявшиеся в июне одновременно с клубникой, а также розы, которые цвели бесконечно, до холодов. Она восхищалась георгинами с их бархатистыми лепестками, забавным "львиным зевом", экзотическим короставником. На семи акрах, которыми владела семья, находились травяной сад, пруд с розовыми и белыми водяными лилиями, мостик и круглая зеленая беседка. В лощине возле ручья росла огромная плакучая ива.

Лайла обедала с отцом, возвращавшимся к вечеру из таинственного мира финансов. Если мать была чопорной и холодной, то отец казался девочке далекой звездой. Он иногда поправлял за столом её манеры. "Всегда сиди прямо, ноги держи на полу. Тогда ты не прольешь суп," - говорил он. Отец всегда очень беспокоился насчет того, чтобы она не пролила суп на скатерть - наверно, потому, что сам он часто ел в самых престижных клубах.

Она видела обоих родителей за столом одновременно только на рождество и в День Благодарения. В других случаях они появлялись поочередно.