– Ты сразу падаешь духом, придумываешь всякие страхи и ничего не хочешь слушать, а ведь ты просто неправильно поняла. Помимо любви, у меня была еще добавочная причина повидать тебя сегодня. Хотя я, не в пример тебе, верю, что наша любовь будет вечной, все же я согласен с тобой в том, что нынешний наш образ жизни продолжаться не может.

– Вот-вот, это влияние твоей матери! Да, вот это что такое. Я знала.

– Да не важно, что это такое. Ты поверь только одному: что я не в силах тебя потерять. Я хочу, чтобы ты всегда была со мной. Даже вот сейчас мне больно отпускать тебя. И от этой боли есть только одно средство: надо, чтобы ты стала моей женой.

Она вздрогнула, потом постаралась произнести спокойным голосом:

– Циники говорят - это средство излечивает от боли, потому что излечивает от любви.

– Но ты мне не ответила. Могу я как-нибудь на днях - я не говорю сейчас - посвататься к тебе?

– Я должна подумать, - тихо проговорила Юстасия.
– А сейчас расскажи мне о Париже. Есть ли другой такой город на свете?

– Он очень красив. Но скажи, ты будешь моей?

– Я больше ничьей не буду - этого тебе довольно?

– Да, пока.

– А теперь расскажи мне о Тюильри и Лувре, - уклончиво продолжала она.

– Не люблю говорить о Париже! Ну, ладно. В Лувре, помню, есть комната, которая тебе очень бы подошла, - это галерея Аполлона. Окна там почти все на восток, и ранним утром, когда солнце особенно ярко, она вся горит и сверкает. Лучи ударяют в золотые инкрустации, крохотными пучками молний отлетают на выложенные мозаикой великолепные лари, от ларей - на золотую и серебряную посуду, от посуды - на украшенья и драгоценные камни, от них - на эмали, - в воздухе повисает настоящая сеть блесков, которая прямо-таки слепит глаза. Но я хотел сказать насчет нашей женитьбы...

– А Версаль? Королевская галерея, наверно, не менее роскошная комната?

– Да. Но что толку говорить о роскошных комнатах? Кстати, в Малом Трианоне нам с тобой было бы очень недурно пожить. Ты могла бы гулять в садах при луне и воображать, что ты в Англии, - сады там разбиты на английский манер.

– Да я совсем не хочу это воображать!

– Ну, тогда ты могла бы держаться лужайки перед Большим дворцом. Там все говорит о прошлом, ты чувствовала бы себя как в историческом романе.

Все это было ново для нее, и он, продолжая рассказывать, описал Фонтенебло, Сен-Клу, Булонский лес и другие излюбленные парижанами места прогулок; наконец она спросила:

– Когда же ты посещал все эти места?

– По воскресеньям.

– Ах да, правда. Я ненавижу английские воскресенья. А тамошние обычаи были бы как раз по мне! Дорогой Клайм, ты ведь опять туда уедешь?

Клайм покачал головой и поглядел на затмение.

– Если ты поедешь опять туда, я стану тем... чем ты хочешь, - нежно проговорила она, прислоняясь головой к его плечу.
– Скажи, что поедешь, и я сейчас же дам согласие и минуты тебя ждать не заставлю.

– Вот удивительно, - сказал Ибрайт, - и ты, и моя мать тут сошлись во мнениях! Но я поклялся не возвращаться туда, Юстасия. Не город этот я ненавижу, а свое занятие.

– Но ты мог бы поехать в каком-нибудь другом качестве.

– Нет. И, кроме того, это бы помешало моим планам. Не настаивай на этом, Юстасия. Ты выйдешь за меня, скажи?

– Не знаю.

– Ну что тебе так дался Париж, он не лучше других мест. Обещай мне, милая!

– Я уверена, что план этот в конце концов тебе надоест, и ты его бросишь, и тогда уже все будет в порядке; так что хорошо, я обещаю быть твоей - теперь и навсегда.

Клайм мягким нажимом руки повернул к себе ее лицо и поцеловал.

– Ах, но ты не знаешь, что ты получишь, женясь на мне, - сказала она. Иногда мне думается, что в Юстасии Вэй нет того материала, из которого делают этаких добротных домотканых жен. Ну, да не будем думать об этом смотри, как наше время бежит, бежит, бежит!
– Она показала на уже наполовину затемненную луну.

– Ты слишком мрачно смотришь на вещи.

– Нет. Я только боюсь думать о чем-нибудь за пределами настоящего. Что есть, мы знаем. Сейчас мы вместе, а вот долго ли так будет, кто может это сказать? Неизвестное всегда чудится мне полным угрозы, даже когда, казалось бы, можно ожидать только хорошего... Клайм, в этом пригашенном свете лицо у тебя стало какое-то необычное, оно как будто отлито из золота. Это означает, что ты способен на большее, чем все твои планы.

– Ты честолюбива, Юстасия, - нет, не честолюбива, а ты любишь роскошь. И чтобы сделать тебя счастливой, пожалуй, и мне следовало бы иметь такие же вкусы. А я как раз наоборот - готов запереться здесь, в глухом углу, была бы только у меня настоящая работа.

В голосе его была нерешительность, как будто на него вдруг нашло сомненье, прав ли он в своей позиции нетерпеливого любовника, честно ли он поступает по отношению к той, чьи вкусы и склонности так редко и в столь немногом совпадают с его собственными. Она поняла его мысль и прошептала тихо и выразительно, вкладывая горячую убежденность в свои слова.