– А сегодня уже можно будет достать воду?
– спросила она.

– Нет, мисс. Дно у бадьи вышибло начисто. И так как мы сейчас ничего не можем сделать, то мы уйдем, а придем завтра утром.

– Опять без воды, - уронила она и повернулась, чтобы уйти.

– Я могу прислать вам немного из Блумс-Энда, - сказал Клайм, выступая вперед и приподнимая шляпу; остальные уже выходили в калитку.

Мгновение Ибрайт и Юстасия глядели друг на друга, как будто каждый вспоминал те несколько минут в лунном свете, которые были их общим достоянием. И после этого обмена взглядами спокойная неподвижность ее черт смягчилась, ее сменило более утонченное и теплое выражение, как будто жесткий свет полдня за несколько секунд возвысился до благородства и прелести заката.

– Благодарю вас, но это, право, не нужно.

– Да ведь у вас же нет воды?

– Ну, это я считаю, что нет воды, - сказала она, краснея и поднимая свои опушенные длинными ресницами веки, как будто поднять их было делом, требующим размышления.
– Но мой дедушка считает, что воды у нас довольно. Пойдемте, я вам покажу.

Она сделала несколько шагов в сторону, он последовал за ней. Когда она подошла к стыку между насыпями, где были проделаны ступеньки, чтобы подниматься на вал, она вспрыгнула на них с легкостью, неожиданной после ее вялых движений у колодца. Это, между прочим, показывало, что ее томность происходила не от недостатка силы.

Клайм поднялся следом за ней и заметил наверху на валу круглое выжженное пятно.

– Зола?
– спросил он.

– Да, - сказала Юстасия.
– На пятое ноября мы тут устраивали маленький костер, и это след от него.

На этом месте был костер, который она зажгла, чтобы привлечь Уайлдива.

– Вот какая у нас есть вода, - сказала она и бросила камешек в пруд, лежавший с наружной стороны вала, как белок глаза без его зрачка. Камень упал в воду с громким плеском, но Уайлдив не появился на другой стороне пруда, как это однажды было.
– Мой дедушка говорит, что во время своих морских походов он двадцать лет пил вдвое худшую воду, - продолжала она, - и считает, что и мы отлично можем пить эту, когда нет другой.

– Что ж, это верно, в зимнее время в этих прудах нет грязи. Они только что наполнились дождевой водой.

Она покачала головой.

– Я уже приспособилась жить в глуши, - сказала она, - но пить из пруда не могу.

Клайм поглядел в сторону колодца, где теперь никого не было, все уже ушли домой.

– За ключевой водой далеко посылать, - сказал он, помолчав.
– Но если вам так не нравится прудовая вода, попробую достать для вас колодезной.
– Он пошел к колодцу.
– Да, мне кажется, я смогу. Привяжу вот это ведерко.

– Но раз я не стала тех утруждать, то, по совести, не могу и вам позволить...

– Никакого труда, я сделаю это с удовольствием.

Он привязал ведерко к сваленной на землю длинной веревке, перекинул ее через ворот и стал спускать, давая веревке скользить меж ладоней. Но, отпустив немного, он задержал ее.

– Надо сперва закрепить конец, а то можно все потерять, - сказал он подошедшей ближе Юстасии.
– Не можете ли вы подержать веревку, пока я это сделаю, - или мне пойти позвать вашу служанку?

– Я подержу, - сказала Юстасия, и он передал веревку ей в руки, а сам пошел искать конец.

– Можно, я буду спускать потихоньку?
– спросила Юстасия.

– Только не надо много, - сказал Клайм, - а то, если ведро уйдет глубоко, вы увидите, насколько оно станет тяжелее.

Юстасия все-таки начала травить веревку. Когда Клайм завязывал конец, она вдруг вскрикнула:

– Я не могу ее удержать!

Клайм подбежал к ней, но задержать веревку ему удалось, только замотав ненатянутую часть вокруг стояка; тогда она сильно дернулась и остановилась.

– Вас не поранило?

– Есть-таки.

– Очень?

– Нет; кажется, нет.

Она раскрыла ладони. Одна кровоточила, - веревкой содрало кожу. Юстасия обернула руку носовым платком.

– Надо было бросить, - сказал Ибрайт.
– Почему вы не бросили?

– Вы сказали - держать... Это уж во второй раз меня сегодня ранят.

– Ах да, я слышал. Краснею за мой родной Эгдон. И серьезное вам нанесли повреждение?

В его голосе было столько сочувствия, что Юстасия медленно подняла рукав и открыла свою круглую белую руку. На гладкой коже горело ярко-красное пятнышко, словно рубин на паросском мраморе.

– Вот, - сказала она, тронув пятнышко пальцем.

– Какой низкий поступок, - сказал Клайм.
– Неужели капитан допустит, чтобы эта женщина осталась безнаказанной?

– Он как раз сейчас пошел по этому делу. Я не знала, что у меня такая магическая репутация.

– И вам стало дурно?
– сказал Клайм, глядя на крохотную алую ранку, как будто ему хотелось поцеловать ее и тем излечить.

– Да, я испугалась. Я так давно не была в церкви. И, наверно, еще долго не пойду, - может быть, никогда. Я не могу смотреть им в глаза после этого. Ведь правда, это страшно унизительно? Я потом хотела умереть. Но теперь мне уже все равно.