"Боится он или нет?" -спросил себя Фома и задумался, исподлобья рассматривая старика.

– Да, парень! Думай...-покачивая головой, говорил Щуров.
– Думай, как жить тебе... 0-о-хо-хо! как я давно живу! Деревья выросли и срублены, и дома уже построили из них... обветшали даже дома... а я всё это видел и -всё живу! Как вспомню порой жизнь свою, то подумаю: "Неужто один человек столько сделать мог? Неужто я всё это изжил?.." -Старик сурово взглянул на Фому, покачал головой и умолк...

Стало тихо. За окном на крыше дома что-то негромко трещало; шум колес и глухой говор людей несся снизу, с улицы. Самовар на столе пел унылую песню. Щуров пристально смотрел в стакан с чаем, поглаживал бороду, и слышно было, что в груди у него хрипит...

– Трудно тебе жить без отца-то?
– раздался его голос.

– Привыкаю...-ответил Фома.

– Богат ты... Яков умрет - еще богаче будешь, всё тебе откажет. Одна дочь у него... и дочь тебе же надо взять. Что она тебе крестовая и молочная -не беда! Женился бы... а то что так жить? Чай, таскаешься по девкам?

– Нет...

– Говори! Э -эхе- хе!.. Помирает купец... Сказывал мне один лесничий, врет ли, нет ли, - что-де раньше все собаки волками были и выродились в собак... Так вот и наше звание -тоже скоро все собаками будем... Науки изучим, модные шляпы на башки воткнем, и всё там, что надо, сделаем для того, чтобы свое обличье потерять... И ничем нас от других людей не отличишь... Завели такой порядок, чтобы всех детей в гимназисты отдавать... И купцов, и дворян, и мещан-всех под один колер подгоняют... Оденут в серое и учат всех одной науке... растят человека, как дерево... Зачем это? Никому не известно... И полено одно от другого хоть сучком да отличается, а тут хотят людей так обстрогать, чтобы все на одно лицо были... Скоро нам, старикам, крышка... да -а! Может, никто уж и не поверит через пятьдесят эдак лет, что на свете я жил... Ананий, Саввин сын, по прозвищу Щуров... так-то! И что я, Ананий, окромя бога, никого не боялся... И что был я в молодости мужик, а земли имел две с четью десятины, а под старость накопил одиннадцать тысяч десятин и всё под лесом... да денег, может, два миллиона...

– Вот всё говорят -деньги?
– сказал Фома с неудовольствием.
– А какая от них радость человеку?

– Мм...-промычал Щуров.
– Плохой из тебя купец будет, коли ты силы денег не понимаешь...

– Кто ее понимает?
– спросил Фома.

– Я!
– уверенно сказал Щуров.
– И всякий умный человек... Яшка понимает... Деньги? Это, парень, много! Ты разложи их пред собой и подумай - что они содержат в себе? Тогда поймешь, что всё это - сила человеческая, всё это-ум людской... Тысячи людей в деньги твои жизнь вложили. А ты можешь все их, деньги-то, в печь бросить и смотри, как они гореть будут... И будешь ты в ту пору владыкой себя считать...

– Этого не делают...

– Оттого, что у дураков денег не бывает... Деньги пускают в дело... около дела народ кормится... а ты надо всем тем народом -хозяин... Бог человека зачем создал? А чтобы человек ему молился... Он один был, и было ему одному-то скучно... ну, захотелось власти... А как человек создан по образу, сказано, и по подобию его, то человек власти хочет... А что, кроме денег, власть дает?.. Так-то... Ну, а ты -деньги принес мне?

– Нет...-ответил Фома. От речей старика в голове у него было тяжело и мутно, и он был доволен, что разговор перешел наконец на деловую почву.

– Это напрасно!
– сказал Щуров, строго нахмурив брови.
– Срок прошел- надо платить...

– Получите завтра половину...

– Зачем половину? Все давай!

– Уж очень нам теперь нужны деньги-то...

– А их нет? Однако и мне нужны...

– Подождите!

– Э, брат, ждать не буду! Ты не отец... ваш брат, молокосос, народ ненадежный... в месяц можешь ты всё дело спутать... а я от того убыток понесу... Ты мне завтpa все подай, а то векселя протестую... У меня это живо!

Фома смотрел на Щурова и удивлялся. Это был совсем не тот старик, что недавно еще говорил словами прозорливца речи о дьяволе... И лицо и глаза у него тогда другие были, - а теперь он смотрел жестко, безжалостно, и на щеках, около ноздрей, жадно вздрагивали какие-то жилки. Фома видел, что, если не заплатить ему в срок, - он действительно тотчас же опорочит фирму протестом векселей...

– Что, видно, плохи дела-то?
– усмехнулся Щуров.
– Ну, говори начисто где отцовы деньги рассыпал?

Фоме захотелось испытать старика.

– Дела не очень веселые...-сказал он, хмурясь, - поставок нет... задатков не получили... ну, и трудновато.

– Та -ак!.. Пособить, что ли?

– Сделайте милость... отсрочьте платежи-то, - попросил Фома, скромно опустив глаза.

– Мм... али из дружбы к отцу пособить? Пожалуй, пособлю...

– А на сколько времени отсрочите?
– осведомился Фома.

– На полгода...

– Покорно благодарю...

– Не на чем... Одиннадцать тысяч шестьсот за тобой... Ты вот что: перепиши мне векселя на пятнадцать, уплати проценты с этой суммы вперед... а в обеспечение я с тебя закладную на две твои баржи возьму...

Фома встал со стула и, усмехаясь, проговорил:

– Завтра пришлите векселя... я их вам оплачу полностью...

Щуров тоже грузно поднялся со стула и, не спуская глаз под насмешливым взглядом Фомы, спокойно почесывая грудь, сказал:

– И так хорошо...

– Спасибо... за ласку!

– Не даешься ты... а то я бы тебя приласкал!
– лениво проговорил старик, оскаливая зубы.

– Н -да! попадешь вам в руки...

– Тепло будет...

– Нагреете, что говорить...

– Ну, однако, паренек, будет!
– сурово сказал Щуров.
– Хоть ты и думаешь про себя, что неглуп... только рано это... Сыграл вничью, да уж и хвастаться стал!.. А ты у меня выиграй... тогда и пляши от радости... Прощай-ка... Да денежки завтра припаси...