– Разо -ом! Разо -ом!..
– кричал он диким голосом. Добежав до ручки ворота, он с размаха ткнулся об нее грудью и, не чувствуя боли, с ревом начал ходить вокруг ворота, мощно упираясь ногами в палубу. Что-то горячее лилось в грудь ему, заступая место тех усилий, которые он тратил, ворочая рычаг. Невыразимая радость бушевала в нем и рвалась наружу возбужденным криком. Ему казалось, что он один, только своей силой ворочает рычаг, поднимая тяжесть, и что сила его всё растет. Согнувшись и опустив голову, он, как бык, шел навстречу силе тяжести, откидывавшей его назад, но уступавшей ему все-таки. Каждый шаг вперед всё больше возбуждал его, потраченное усилие тотчас же заменялось в нем наплывом жгучей гордости. Голова у него кружилась, глаза налились кровью, он ничего не видел и лишь чувствовал, что ему уступают, что он одолеет, что вот сейчас он опрокинет силой своей что-то огромное, заступающее ему путь, опрокинет, победит и тогда вздохнет легко и свободно, полный гордой радости. Первый раз в жизни он испытывал такое одухотворяющее чувство и всей силой голодной души своей глотал его, пьянел от него и изливал свою радость в громких, ликующих криках в лад с рабочими:

– Ве -есь по -ошел, весь пошел, поше -ол...

– Сто -ой! Крепи! Стой, ребята!..

Фому толкнуло в грудь и откинуло назад...

– С благополучным окончанием, Фома Игнатьич!
– поздравлял его подрядчик, и морщины дрожали на лице его радостными лучами.
– Слава тебе, господи! Устали?

Холодный ветер дул в лицо Фомы. Довольный, хвастливый шум носился вокруг него; ласково переругиваясь, веселые, с улыбками на потных лицах, мужики подходили к нему и тесно окружали его. Он растерянно улыбался: возбуждение еще не остыло в нем и не позволяло ему понять, что случилось и отчего все вокруг так радостны и довольны.

– Сто семьдесят тысяч пуд ровно редьку из грядки выдернули!

Фома, стоя на груде каната, смотрел через головы рабочих и видел: среди барж, борт о борт с ними, явилась третья, черная, скользкая, опутанная цепями. Всю ее покоробило, она точно вспухла от какой-то страшной болезни и, немощная, неуклюжая, повисла над водой между своих подруг, опираясь на них. Сломанная мачта печально торчала посреди нее; по палубе текли красноватые струи воды, похожей на кровь. Всюду на палубе лежали груды железа, мокрые обломки дерева.

– Подняли?
– спросил Фома, не зная, что ему сказать при виде этой безобразной тяжелой массы, и снова чувствуя обиду при мысли, что лишь ради того, чтобы поднять из воды эту грязную, разбитую уродину, он так вскипел душой, так обрадовался...

– Что она...- неопределенно сказал Фома подрядчику.

– Ничего! Разгрузить скорее да человечков двадцати артельку плотников на нее спустить -они ее живо в образ приведут!
– утешающим голосом говорил подрядчик.

А русый парень, широко и весело улыбаясь в лицо Фомы, спрашивал:

– Водчонка -то будет?

– Успеешь!
– сурово сказал ему подрядчик.
– Видишь - устал человек...

Тогда мужики заговорили:

– Как не устать!

– Легкое ли дело!

– С непривычки, известно, устанешь...

– С непривычки и кашу есть трудно...

– Не устал я...- хмуро сказал Фома, и снова раздались почтительные возгласы мужиков, всё плотнее обступавших его:

– Работа, ежели в охоту кому, - дело приятное.

– Та же игра...

– Вроде как с бабой побаловаться...

Только русый парень твердо стоял на своем:

– Ваше степенство! На ведерочко бы, а?
– говорил он, улыбаясь и вздыхая.

Фома смотрел на бородатые лица пред собой и чувствовал в себе желание сказать им что-нибудь обидное. Но в голове его всё как-то спуталось, он не находил в ней никаких мыслей и наконец, не отдавая себе отчета в словах, сказал с сердцем:

– Вам бы всё пьянствовать только! Вам всё равно, что ни делать! А вы бы подумали -зачем? К чему?.. Эх вы! Понимать надо...

На лицах людей, окружавших его, выразилось недоумение; синие и красные бородатые фигуры начали вздыхать, почесываться, переминаться с ноги на ногу. Иные, безнадежно посмотрев на Фому, отворотились в сторону.

– Н -да!
– вздохнув, сказал подрядчик.
– Это... не мешает! То есть -чтобы подумать! Это слова... от ума!

– Разве наше дело понимать?
– сказал русый парень, тряхнув головой. Ему уже скучно стало говорить с Фомой; он заподозрил его в нежелании дать на водку и сердился немножко.

– Вот то-то!
– поучительно сказал Фома, довольный тем, что парень уступил ему, и не замечая косых, насмешливых взглядов.
– А кто понимает... тот чувствует, что нужно - вечную работу делать!

– Для бога, значит!
– пояснил подрядчик, оглядывая мужиков, и, благочестиво вздохнув, добавил: - Это верно, -ох, верно это!

А Фома воодушевлялся желанием говорить что-то правильное и веское, после чего бы все эти люди отнеслись к нему как-нибудь иначе, - ему не нравилось, что все они, кроме русого, молчат и смотрят на него недружелюбно, исподлобья, такими скучными, угрюмыми глазами.