Максим Горький (Алексей Максимович Пешков)
Самовар
Было это летней ночью на даче.
В маленькой комнате стоял на столе у окна пузатый самовар и смотрел в небо, горячо распевая:
Замечаете ли, чайник, что луна
Чрезвычайно в самовар влюблена?
Дело в том, что люди забыли прикрыть трубу самовара тушилкой и ушли, оставив чайник на конфорке; углей в самоваре было много, а воды мало - вот он и кипятился, хвастаясь пред всеми блеском своих медных боков.
Чайник был старенький, с трещиной на боку, и очень любил дразнить самовар. Он уж тоже начинал закипать; это ему не нравилось, - вот он поднял рыльце кверху и шипит самовару, подзадоривая его:
На тебя луна
Смотрит свысока,
Как на чудака,
Вот тебе и на!
Самовар фыркает паром и ворчит:
Вовсе нет. Мы с ней - соседи,
Даже несколько родня:
Оба сделаны из меди!
Но она - тусклей меня,
Эта рыжая лунишка,
Вон на ней какие пятна!
Ах, какой ты хвастунишка,
Даже слушать неприятно!
зашипел чайник, тоже выпуская из рыльца горячий пар.
Этот маленький самовар и вправду очень любил хвастаться; он считал себя умницей, красавцем, ему давно уже хотелось, чтоб луну сняли с неба и сделали из нее поднос для него.
Форсисто фыркая, он будто не слышал, что сказал ему чай ник, - поет себе во всю мочь:
Фух, как я горяч!
Фух, как я могуч!
Захочу - прыгну, как мяч,
На луну выше туч!
А чайник шипит свое:
Вот извольте говорить
С эдакой особой.
Чем зря воду-то варить,
Ты - прыгни, попробуй!
Самовар до того раскалился, что посинел весь и дрожит-гудит:
Покиплю еще немножко,
А когда наскучит мне,
Сразу выпрыгну в окошко
И женюся на луне!
Так они оба всё кипели и кипели, мешая спать всем, кто был на столе. Чайник дразнит:
Она тебя круглей.
Зато в ней нет углей,
отвечает самовар.
Синий сливочник, из которого вылили все сливки, сказал пустой стеклянной сахарнице:
Всё пустое, всё пустое!
Надоели эти двое!
Да, их болтовня
Раздражает и меня,
ответила сахарница сладеньким голосом. Она была толстая, широкая и очень смешлива, а сливочник - так себе: горбатенький господин унылого характера с одной ручкой; он всегда говорил что-нибудь печальное.
– Ах, - сказал он,
Всюду - пусто, всюду - сухо,
В самоваре, на луне.
Сахарница, поежившись, закричала:
А в меня залезла муха
И щекочет стенки мне...
Ох, ох, я боюсь,
Что сейчас засмеюсь!
Это будет странно
Слышать смех стеклянный...
невесело сказал сливочник.
Проснулась чумазая тушилка и зазвенела:
Дзинь! Кто это шипит!
Что за разговоры?
Даже кит ночью спит,
А уж полночь скоро!
Но, взглянув на самовар, испугалась и звенит:
Ай, люди все ушли
Спать или шляться,
А ведь мой самовар
Может распаяться!
Как они могли забыть
Обо мне, тушилке?
Ну, придется им теперь
Почесать затылки!
Тут проснулись чашки и давай дребезжать:
Мы скромные чашки,
Нам всё - всё равно!
Все эти замашки
Мы знаем давно!
Нам ни холодно, ни жарко,
Мы привыкли ко всему!
Хвастун самоварко,
И не верим мы ему!
Заворчал чайник:
Ф-фу, как горячо,
Жарко мне отчайно.
Это не случайно,
Это чрезвычайно!
И лопнул!
А самовар чувствовал себя совсем плохо: вода в нем давно вся выкипела, а он раскалился, кран у него отпаялся и повис, как нос у пьяного, одна ручка тоже вывихнулась, но он всё еще храбрился и гудел, глядя на луну:
Ах, будь она ясней,
Не прячься она днем,
Я поделился б с ней
Водою и огнем!
Она со мной тогда
Жила бы не скучая,
И шел бы дождь всегда
Из чая!
Он уж почти не мог выговаривать слов и наклонялся набок, но всё еще бормотал:
А если днем она должна ложиться спать,
Чтоб по ночам светлей сияло ее донце,
Я мог бы на себя и днем и ночью взять
Обязанности солнца!
И света и тепла земле я больше дам,
Ведь я его и жарче и моложе!
Светить и ночь и день ему не по годам,
А это так легко для медной рожи!
Тушилка обрадовалась, катается по столу и звенит: