Шрифт:
Илья толкнул товарища в плечо и молча отошёл от него.
– Помощника частного... по роже ударила...
– Н-ну, конечно, - сурово усмехнувшись, сказал Илья.
– Коли уж в острог, так - обеими ногами...
Поняв, что всё это её не касается, Маша улыбнулась и тихо сказала:
– Меня бы вот в острог...
Павел взглянул на неё, потом на Илью.
– Не узнаёшь?
– спросил Илья.
– Машу, Перфишки дочь, помнишь?
– А-а, - равнодушно протянул Павел и отвернулся от Маши, хотя она, узнав его, улыбалась ему.
– Илья!
– угрюмо сказал Грачёв.
– А что, если это она для меня постаралась?
Лунёв, немытый и растрёпанный, сел на кровать в ногах Маши и, поглядывая то на неё, то на Павла, чувствовал себя ошеломлённым.
– Я знал, - медленно говорил он, - что эта история добром не кончится.
– Не слушала меня, - убитым голосом сказал Павел.
– Во-от!
– насмешливо воскликнул Лунёв.
– В том всё и дело, что она тебя не слушалась! А что ты сказать ей мог?
– Я её любил...
– А на кой чёрт она нужна, твоя любовь?
Лунёв начал горячиться. Все эти истории - Павлова, Машина - возбуждали в нём злобу. И, не зная, куда направить это чувство, он направил его на товарища...
– Всякому хочется жить чисто, весело... ей тоже... А ты ей: я тебя люблю, стало быть, живи со мной и терпи во всём недостаток... Думаешь, так и следует?
– А как мне надо поступать?
– спросил Павел кротко и тихо.
Этот вопрос несколько охладил Лунёва. Он невольно задумался.
Из магазина выглянул Гаврик.
– Отпирать магазин?
– Ну его к чёрту!
– с раздражением крикнул Лунёв.
– Какая тут торговля?
– Мешаю я тебе?
– сказал Павел.
Он сидел на стуле согнувшись, положив локти на колени и глядя в пол. На виске у него напряжённо билась какая-то жилка, туго налившаяся кровью.
– Ты?
– воскликнул Лунёв, посмотрев на него.
– Ты мне не мешаешь... и Маша не мешает... Тут - что-то всем нам мешает... тебе, мне, Маше... Глупость или что - не знаю... только жить по-человечески нет никакой возможности! Я не хочу видеть никакого горя, никаких безобразий... грехов и всякой мерзости... не хочу! А сам...
Он замолчал и побледнел.
– Ты всё про себя...
– заметил Павел.
– А ты - про кого?
– насмешливо спросил Илья, - Всяк человек своей язвой язвлён, своим голосом и стонет... Я не про себя, а про всех... потому все меня беспокоят...
– Уйду, - сказал Грачёв и тяжело поднялся со стула.
– Эх!
– крикнул Илья.
– Пойми ты, а не обижайся...
– Меня, брат, как кирпичом по голове ударило... Верку жаль... Что делать?
– Ничего не поделаешь!
– решительно сказал Илья.
– О ней пиши пропала! Засудят её...
Грачёв опять сел на стул.
– А ежели я объявлю, что она для меня это?
– спросил он.
– Ты - принц? Скажи, тогда и тебя в тюрьму сунут... Вот что... надо нам привести себя в порядок. Маша, мы уйдём в магазин, а ты встань, приберись... чаю нам налей...
Маша вздрогнула и, приподняв голову с подушки, спросила Илью:
– Домой идти мне?..
– Дом у человека там... где его хоть не мучают...
Когда они вошли в магазин, Павел сумрачно спросил:
– Зачем она у тебя? Дохлая какая...
Лунёв кратко рассказал ему, в чём дело. К его удивлению, история Маши как бы оживила Грачёва.
– Ишь, старый чёрт!
– обругал он лавочника и даже улыбнулся.
Илья стоял рядом с ним и осматривал свой магазин, говоря:
– Ты недавно сказал, что меня вся эта музыка не успокоит...
Он повёл по магазину широким жестом и с неприятной усмешкой кивнул головой.
– Верно! Не успокаивает... Какой мне выигрыш в том, что я, на одном месте стоя, торгую? Свободы я лишился. Выйти нельзя. Бывало, ходишь по улицам, куда хочешь... Найдёшь хорошее, уютное местечко, посидишь, полюбуешься... А теперь торчу здесь изо дня в день и - больше ничего...
– Вот бы тебе Веру в приказчицы взять, - сказал Павел.
Илья взглянул на него и замолчал.
– Идите!
– позвала их Маша.
За чаем они все трое почти не разговаривали. На улице светило солнце, по тротуару шлёпали босые ноги ребятишек, мимо окон проходили продавцы овощей.
Всё говорило о весне, о хороших, тёплых и ясных днях, а в тесной комнате пахло сыростью, порою раздавалось унылое, негромкое слово, самовар пищал, отражая солнце...
– Сидим, как на поминках, - сказал Илья.